Я смотрю на пачки денег, которые держу в руках. Непонятные банкноты, не похоже на латвийские латы. Ну, неважно. Делаю шаг к обменному пункту. Ко мне подскакивает мальчик цыганского вида, говорит: «Дай! Дай!» Я не даю. Он говорит: «Это же просто бумажки, это не деньги, дай их мне!» Я говорю: «А если это бумажки, зачем они тебе? Зачем просишь?» Он кричит:

«Просто так, поиграть! Поиграть!» Я кричу: «А ну, кыш!»

Он убегает, я стою на жарком перроне, в руках у меня пачка неизвестно каких купюр.

Щелчок. Я оборачиваюсь. Окошко «valutas maina» закрывается.

Мама

Натягиваю на матрас простыню, разглаживаю на ней складки. Простыня вся в разноцветных квадратах, больших и маленьких. Асимметричный узор.

– Как бы так постелить, чтоб было красивее? – слышу рядом женский голос.

– Надо спросить у мамы, – говорю я.

Женщина смеется:

– Посмотри на себя, сколько тебе лет?!

Вздыхаю.

Крах

Старики режиссеры, в том числе Эльдар Рязанов (остальных не могу узнать, но точно знаю, что это знаменитые режиссеры) говорят о крахе кино.

У них у всех большие жалобные лица.

Второй сон. Кукель

Ира С. – точнее, совсем юная Ира С., ей двадцать лет, а мне – как сейчас, почти шестьдесят. То есть внучка Иры С., и я это прекрасно понимаю. Я ее обнимаю, раздеваю, целую, ласкаю по-всякому – а она не ничего чувствует, я это вижу. И я тоже ничего не чувствую. Как будто она кукла, и я кукла. Кукель, так сказать. Я во сне придумываю это слово, и смеюсь.

Кляксы

Кто-то говорит: «Почему людям богатым и влиятельным легко избежать судебного преследования, вообще избежать ответственности, а людям бедным и ничтожным – наоборот? Чужой собачке лапку отдавишь – и на тебе: полиция, суд, тюрьма. А богатого человека застигнешь, как он труп несет топить в болоте, по простоте своей побежишь в полицию, а полицейский скажет: «Какая чепуха! Лорд Тимблтон – уважаемый человек в нашем округе, как можно беспокоить его по каким-то пустякам! Где доказательства? Ах, вы сами видели? А кто вы такой, сэр? Констебль! Проверьте личность этого подозрительного господина!»».

< Очень банально, разумеется. Но весь этот разговор был в виде клякс. Да, да! Я слышал эти рассуждения, а на стене расплывались и переливались цветные кляксы. Человек богатый и влиятельный был фиолетовой кляксой. Человек бедный и ничтожный – желтой кляксой. >

Ульрих

Будто бы Миша Глобачев просил меня выправить мою собственную статью для какого-то журнала. Я вписываю туда вот такую идиотскую фразу: «Ульрих и Корнелий Тацит вспоминают о старых римских доблестях».

Отсылаю по электронной почте. Тут же спохватываюсь: какой, к чертовой матери, Ульрих? Старинный немецкий сатирик Ульрих фон Гуттен? Ничего подобного он вроде бы не вспоминал. Сталинский судья Ульрих? Да что я, с ума сошел? Ясно, что это безумная описка. Надо срочно исправить. Например, «Цицерон и Корнелий Тацит».

Звоню Мише, не могу дозвониться. Представляю себе, как это появится в журнале, как все будут смеяться. Потом думаю, что Миша всё-таки соображает, он сам поправит или мне позвонит, в крайнем случае. Спросит, что я имел в виду. Да, но вдруг он пропустит?

Просыпаюсь и понимаю, что это был сон. Снова засыпаю, и снова мучаюсь. И так раза три, пока окончательно не проснулся.

Кошки

Что-то мне мешает на пальцах ног. Просто невозможно ходить. Снимаю туфли – боже, там наросла какая-то задубевшая кожа по уголкам ногтей. Беру щипчики и состригаю. Бросаю на пол. Прибегают кошка и два котенка < вчера я видел в кафе вот эту кошку с этими котятами > и начинают грызть эти твердые кусочки кожи.

Я стригу кожу у себя с пальцев, они весело хватают и едят.

Бомба

Мы с какой-то женщиной собираем самодельную ядерную бомбу. Я во сне прекрасно понимаю, как она работает. Надо установить детонатор, он похож на кольцо, сделанное из бумажной ленты. Этой лентой надо обмотать, окружить капсулу, в которой – заряд.

Эта бомба – уже вторая. Первую мы уже взорвали где-то под Москвой, в старой промзоне. У взрыва есть какая-то цель, может быть, даже политическая, но я ее совсем не помню.