– Где эта лодка, на которой ездили? – спросила Лиза.

– Тут у берега, – отвечал доктор.

– Я хотела бы проехаться. Вы умеете гресть?

– Умею.

– И я умею, – вызвался Помада.

Лиза встала и пошла к двери. За нею вышли доктор и Помада.

У самого берега Лиза остановилась и, обратись к кандидату, сказала:

– Ах, Юстин Феликсович, вернитесь, пожалуйста, попросите мне у Женни большой платок, – сыро что-то на воде.

Помада пустился бегом в калитку, а Лиза, вспрыгнув в лодку, сказала:

– Гребите.

– А Помада?

– Гребите, – отвечала Лиза.

Доктор ударил веслами, и лодочка быстро понеслась по течению, беспрестанно шурша выпуклыми бортами о прибрежный тростник извилистой Саванки.

– Гу-гу-гу-у-ой-иой-иой! – далеко уже за лодкою простонал овражный пугач, а лодка все неслась по течению, и тишина окружающей ее ночи не нарушалась ни одним звуком, кроме мерных ударов весел и тонкого серебряного плеска от падающих вслед за ударом брызгов.

Доехав до леса, Лиза сказала:

– Вернемтесь.

Доктор залаптил левым веслом и, повернув лодку, стал гресть против воды с удвоенною силою.

На небе уже довольно высоко проглянула луна. Она играла по мелкой ряби бегущей речки и сквозь воду эффектно освещала бесчисленные мели, то покрытые водорослями, то теневыми наслоениями струистого ила.

Лицо доктора было в тени, лицо же Лизы было ярко освещено полною луною.

– Доктор! – позвала Лиза после долгого молчания.

– Что прикажете, Лизавета Егоровна? – отозвался Розанов.

– Я хочу с вами поговорить.

Розанов греб и ничего не ответил.

– Я хочу говорить с вами о вас самих, – пояснила Лиза.

Ответа снова не было, но усиленный удар гребца сказал за него: «Да, я так и думал».

– Вы слушаете, по крайней мере? – спросила Лиза.

– Я все слышал.

– Что, вам очень хочется пропасть тут? Ведь так жить нельзя, как вы живете…

– Я это знаю.

– Или по-вашему выходит, что еще можно?

– Нет, я знаю, да только…

– Что только?

– Деться некуда.

– Ну, это другой вопрос. Прежде всего вы глубоко убеждены в том, что такжить, как вы живете, при вашей обстановкеи при вашем характере, жить невозможно?

– Позвольте, Лизавета Егоровна… – после короткой паузы начал было доктор; но Лиза его прервала.

– Вы хотите потребовать от меня отчета, по какому праву я завела с вами этот разговор? По такому же точно праву, по какому вы помешали мне когда-то ночевать в нетопленом доме.

– Да нет, напрасно вы об этом говорите. Я совсем не о том хотел спросить вас.

– О чем же?

– О том, что если вы намерены коснуться в ваших словах известного вам скандального события, то, умоляю вас, имейте ко мне жалость – оставьте это намерение.

– Фуй! С чего это вы взяли? Как будто это пошлое событие само по себе имеет такую важность…

– Скандал.

– Дело не в скандале, а в том, что вы пропадаете, тогда как, мне кажется… я, может быть, и ошибаюсь, но во всяком случае мне кажется, что вы еще можете быть очень полезны.

– Я разбит совсем.

– Для этого-то и нужно, чтобы вы были несколько в лучшем положении; чтобы вы были спокойнее, счастливее; чтобы ваша жизнь наполнялась чем-нибудь годным.

– Моя жизнь прошла.

– Ну, это хандра и ничего более.

– Нет уж… Энергия вся пропала.

– Тем настоятельнее нужно спасаться.

– Как? где спасаться? от кого? От домашних врагов спасенья нет.

– Какой вы вздор говорите, доктор! Вы сами себе первый враг.

– А от себя не уйдешь, Лизавета Егоровна.

– Ну, значит, и говорить не о чем, – вспыльчиво сказала Лиза, и на ее эффектно освещенном луною молодом личике по местам наметились черты матери Агнии.

«Черт знает, что это в самом деле за проклятие лежит над людьми этой благословенной страны!» – проговорила она сама к себе после некоторого раздумья.

Она сердилась на неловкий оборот, данный разговору, и насупилась. Доктор, не раз опускавший весла при разговоре, стал гресть с удвоенным старанием.