— Я буду жаловаться! Что я — рабочий?

— Ты хуже последнего рабочего! — Бестужев схватил палку и начал бить его. Тот побежал к лестнице, но Павел ударом свалил Шишлова на пол и хотел поддать еще. Однако Бестужев остановил его. Тяжело дыша от ярости, он смотрел, как ворочается, стенает на полу Шишлов. И хотя тот больше изображал боль, все это напомнило сцену с Сухомлиным.

Вернувшись к себе, Бестужев лег и словно провалился в бездну. Проспав остаток дня и всю ночь — двенадцать часов кряду, он не слышал ни стука шпаклевочных молотков, ни разговора и ходьбы на палубе, а перед пробуждением увидел нехороший сон, будто он бьет Шишлова, тот падает, начинает корчиться на земле, Бестужев наклоняется и видит, что это не Шишлов, а дочь Леля плачет, мечется от боли. И тут он проснулся. Однако успокоиться не мог в течение всего дня.

После полудня показались наконец баржи Пьянкова. Бестужев приказал идти дальше без остановок и отправил к нему Джумигу. Выждав, когда пьянковские баржи уйдут подальше, он разбудил фунде-бошко. Тот нехотя сел у носовой бабки и достал веер. Бестужев подошел к нему.

— Не обижайся, Найбао, надо плыть. Теперь так: если влево, подними эту руку, а вправо — эту. Итак лево — тут, право — тут, — еще раз показал он.

Фунде-бошко понял, что от него требуют.

Берега Амура были по-прежнему пологими. Изредка на правом берегу виднелись берестяные чумы манегров и солонов, реже — мазанки маньчжуров с небольшими, хорошо ухоженными огородами. Судя по компасу, они плыли прямо на юг. Нестерпимо пекло солнце. Туча оводов и слепней роилась над баржей, фунде-бошко отмахивался от них веером. Как ни странно, он неплохо знал путь.

— Левотут! — раздался его крик. Кормщик не понял и спросил Бестужева, чего он кричит, тот усмехнулся и пояснил. Через некоторое время Найбао крикнул «Правотут!» и поднял правую руку. Павел засмеялся:

— Вот и «божко» сгодился!

— Какая славная рощица! — показал Чурин на правый берег. — Деревца одно к одному, будто в один год посажены.

— Так и есть, — подтвердил Бестужев. — Паргачевский говорил, лес тут посажен от сильных ветров с востока.

— До чего трудолюбивый народ! — сказал Павел. — И к нам хорошо относится.

— Никак не пойму, — сказал Чурин, — чего богдыхан не уразумеет, что от дружбы с Россией им только польза. На юге бои гремят, а тут — пушки под рогожей.

— Вот я не военный и не стратег какой, — сказал Павел, — но на месте богдыхана вступил бы в союз с Россией, а то не дружба, а тружба получается, — вспомнил он, как произносили это слово в Айгуне.

— Вот кого надо было послать в Пекин, — улыбнулся Чурин, — вместо Пу-тя-тин.

— Братцы, а фунде-бошко все понимает, — сказал Павел, увидев, как тот повернул голову при упоминании Путятина.

— Вот и хорошо, если так, — сказал Бестужев. — Пусть доложит начальству, что мы говорим тут о дружбе…

— Левотут! Правотут! — вдруг крикнул Найбао, показывая на баржи, застрявшие сразу в двух протоках.

— Слезай, приехали, — вздохнул Бестужев.

Причалив к берегу, Бестужев с Павлом пересели в лодку и поплыли к Пьянкову. Павел сказал, что и с ним надо что-то делать. Сколько можно терпеть? И люди его разболтались совсем.

— Он слишком добр…

— Извините, Михаил Александрович, и вы такой же, — сказал Павел. — Люди должны бояться, иначе нельзя — вся Россия кулаками и розгами держится!

— То-то и страшно, что кулаками и розгами, — вздохнул Бестужев. — Вспомни, высекли кормщика — сбежал.

— Зато с Шишлова слетело нахальство, и сейчас бы надо.

— Что ты предлагаешь?

— А вот дозвольте. Без битья — истинный крест!

Бестужев ничего не ответил, а Павел, видимо, принял это за согласие. Проверив другие баржи, Бестужев огорчился — больно крепко они сели. Вернувшись к себе, он увидел, что фунде-бошко укладывает свои пожитки. Джумига сказал, что дальше они плыть не могут, и попросил перевезти их на правый берег, где находился маньчжурский пограничный пост. Бестужев решил проводить их, сел на корму большой лодки, фунде-бошко разместился на носу, Арсыган с Джумигой взялись за весла. Для помощи на обратном пути Бестужев пригласил Кузьму.

Быстрое течение начало сносить лодку. Правя чуть поперек течения, Бестужев повел ее к острову. За ним пересекли еще одну протоку и увидели глинобитную фанзу в лесочке. Когда они причалили ниже ее, Кузьма снял ичиги, закатал штаны и побрел по воде, потянув лодку бечевой.

— Ой че браво-то! — блаженно шлепал он по теплому песку.

Но тут Джумига показал на следы больших когтистых лап на берегу: «Амба ходи». Кузьма не понял и переспросил. Бестужев пояснил, что это следы тигра. Паренек обеспокоенно оглядел заросли, спросил, заряжен ли штуцер, и без прежнего удовольствия потянул лодку вверх.

Через некоторое время они вышли к большой поляне, посреди которой стояла фанза, огороженная плетнем. Джумига сказал, что здесь живет бывший хафан [24] Мангири. Хозяина дома не оказалось, но ждать пришлось недолго. Вскоре он появился верхом на лошади в сопровождении двух собак. Это был высокий старик в ярком халате.

— Очень рад дорогой гость.

— Вы хорошо говорите по-русски, — сказал Бестужев.

— Четыре года назад Сычевски учил меня первы русски слов, потом кажды год тут ходи ваши караван.