— Мы все заботимся друг о друге, — сказала она. — Выясняем, кто мы и на что способны.

Дыхание Майло дрогнуло и выровнялось — словно развязался узел. Простыня, в которую он завернулся, чуть распахнулась, его движения разбередили рану, на повязке проступила кровь.

— Знаешь, Силви, — сказал Девор, — в следующий раз, когда тебе нужны будут карманные деньги, попроси у меня.

— Я уже сказала, что очень сожалею, — ответила она. — Но мне нельзя приказать, что делать, этого не можете ни вы, ни кто-либо другой. У меня собственные планы, вы знаете. Дружба с вами не может привести меня в Эдинбург на фестиваль экспериментальных театров, или в Амстердам на фестиваль дураков, или на венецианский карнавал, или в одно из тех мест, где все умирают от желания узнать «Луну и Звезды»!

Девор чуть улыбнулся, глядя себе под ноги, и покачал головой.

Майло моргнул. На долю секунды перед ним возникла Деде, бледная и рыхлая. Она стояла в углу с виноватым видом. Она не была такой большой, как Майло привык думать, и не такой нежной. Раньше — его старшая сестра, затем — безымянный запретный сон, она была мощной, как вулканы, океаны, грозовые небеса или горячий сухой ветер. Теперь она казалась просто тенью. «Ты использовала меня, Деде! Я был всего лишь маленьким ребенком, а ты моей старшей сестрой. Ах, Деде, не надо было этого делать! Это было неправильно!» Безжизненная, бледная, малодушная, съедаемая ревностью и желанием, она просто растворилась.

Майло понял, что прошептал эти слова. Он поймал на себе взгляды Силви и Девора; они отвели глаза, но Майло было не важно, что они слышали его. Мы все заботимся друг о друге, сказала Силви. Мы! Значит, есть еще такие же, как и он! Майло дышал. Дышал. Он был невиновен.

Он чувствовал себя как человек, очнувшийся после долгой лихорадки и ощутивший страшный голод.

— Расскажите мне о картинах в приемной. Это ловушка?

— Да, — ответил Девор. — Я так и думал, что ты это скажешь. Для тех, кто в нее попал, — да.

Силви сжала его руку.

— Майло?..

— Я тоже был в ловушке, Силви. Я принадлежал Деде, даже когда она была мертва. Она сказала, что я всегда буду целиком принадлежать ей.

— Майло, ты всегда будешь целиком принадлежать себе, — сказал Девор. — Мы позаботимся об этом. Мы научим тебя всему. А ты научишь нас.

— Да. — Майло взял другую руку Силви. Он посмотрел на нее, потом на Девора, потом опять на нее. У него было необыкновенное ощущение, что он узнает себя в ее глазах.

— Я люблю вас, вас обоих, — выпалил он.

Силви улыбнулась. Ее лицо сияло, и ему показалось, что он смотрит на Луну и на звезды.

Впервые Борис Павлович Гуртовник пережил это еще в детстве, когда они с родителями отдыхали на Черном море и пришло время уезжать. Вот тогда-то папа и сказал: «Если хочешь вернуться, нужно бросить в море монетку, на удачу. Тогда обязательно опять попадешь сюда». С этими словами папа достал свой кошелек — массивный, кожаный, напоминавший маленькому Боре книжку для гномов, — а оттуда извлек 50-копеечный кругляш. «Бросай», — протянул монетку сыну. Боря размахнулся, представив себя на минуту древнегреческим спортсменом, метателем диска, и швырнул полтинник в воду.

В следующее мгновение произошло сразу два события. Во-первых, навстречу монетке выхлестнулась кипуче-яростная волна, словно море принимало дар. Во-вторых, когда монета как раз взвилась в воздух и уже готова была упасть в прибой, Борису почудилось, что на миг она зависла в нимбе брызг, как будто чья-то рука подхватила ее, придержала, разок подбросила и лишь потом отпустила в объятия моря. Боре даже показалось, что он видит эту руку: массивную, широченную, с толстыми мохнатыми пальцами. Ладонь раздувшимся осьминогом облапила монетку, словно запоминала ее.

Боре стало страшно. И он совсем не хотел возвращаться сюда, к морю и к ладони-осьминогу. Кстати, он и не вернулся — в следующий раз родители поехали в другой санаторий. Случай с полтинником забылся; вместе с тем у Бориса неожиданно появился интерес к коллекционированию монет, или, как это называлось по-научному, — нумизматике. Разумеется, сперва его коллекция состояла в основном из малоинтересных и не очень дорогих экспонатов: советских копеек, недорогих юбилейных рублей, нескольких болгарских стотинок и тому подобного.

Но постепенно коллекция росла и становилась серьезнее, значительнее. Увлечение не отразилось на выборе профессии. С другой стороны… нумизматика ведь напрямую связана с историей.

А Борис Павлович был учителем истории. Нельзя сказать, чтобы он очень сильно любил детей, просто, как водится, жизненные обстоятельства сложились так, а не иначе: у отца имелись связи в Педагогическом, сам Борис тогда еще не очень определился… Словом, учитель истории.

А вот дети, как ни странно, уроки Монетника любили. Еще на педпрактике он решил, как будет преподносить свою дисциплину. — Все вы, наверное, знаете, что монголо-татарское нашествие серьезно отразилось на состоянии земель бывшей Киевской Руси. Вот вам наглядный пример… — И он ловко доставал из кармана тусклый кругляш, подбрасывал на ладони и поворачивал аверсом, показывая классу: — Видите, татарский дирхем. Представьте: клад, в котором был найден этот дирхем, закопали через полторы сотни лет после монголо-татарского нашествия на Русь. Кстати, когда произошло нашествие? Правильно, Саливанов, в 1243-м. Так вот, постепенно государство монголо-татар, созданное… кстати, кто основал Золотую Орду? Нет, Ткаченко, не Чингисхан. Лашкин? Да, молодец — Батый. Так вот, постепенно Золотая Орда теряла свое могущество, переживала тяжелые экономический и политический кризисы — и в конце концов распалась на несколько враждующих ханств. При этом часть украинских земель продолжала признавать владычество татарских ханов, и на их территории пользовались татарскими монетами…