Она не поднимала головы, пока я не бросил на стол рядом с костяшками три серебряных монеты. Со старого, морщинистого, сплошь покрытого татуировкой лица на меня остро глянули живые, черные, пронизывающие, как обсидиановые наконечники стрел, глаза.

— Речь пойдет о девице по имени Четыре Цветка, высокорожденной особе, — начал я. — Говорят, ее похитили прямо с рыночной площади в последний день Оцелота. Семья разыскивает ее и будет благодарна за помощь.

Мать Ягуара кивнула.

— Я слышала эту историю, но ничего не знаю ни о девушке, ни о похищении. Никто из близких мне в мире духов тоже не ведает ни о чем подобном.

— Значит, личные мотивы? Похоть, возможно?

Мать Ягуара снова раскинула кости и покачала головой.

— Мне и моим духам ничего не известно, — повторила она.

Я задумчиво кивнул. Если платишь Матери Ягуара за сведения, и она взяла деньги, стало быть, скажет правду. А это означает, что и она, и ее окружение действительно находятся в неведении.

— Благодарю тебя за ответ, — сказал я, поднимаясь.

— А деньги? — напомнила старуха. Я положил на стол четвертую монету.

— Они твои. Я спросил, и ты поделилась своей мудростью. Не твоя вина, что ответ оказался иным, чем я ожидал.

Я повернулся и взялся за занавеску.

— Погоди, — обронила Мать Ягуара. Я повернулся и молча ждал, пока она бросала кости — раз, другой, третий…

— Эта девушка — не единственная, которую украли таким образом, — наконец изрекла Мать Ягуара. — Были и другие, все безупречного происхождения, хотя, к сожалению, не обласканные судьбой.

— И все девушки?

— Не только. Были и мальчики, несколько холостяков, незамужних женщин, возможно, равное число тех и других. Все произошло за последние две недели.

— Кто?

— Неизвестно. И почему — тоже.

Она снова обернулась к столу, откуда, как по волшебству, исчезли монеты.

Дядюшка Тлалок не выказал никаких эмоций, услышав мой рассказ о похищениях.

Солнце еще только садилось, и поэтому дядюшка пил мате вместо алкоголя. Нагнувшись к тыкве-горлянке, он сосредоточенно вытянул последние капли чая через золотую соломину и неохотно поднял жирную морду.

— Довольно забавно, — проворчал он, — вот только никак в толк не возьму, какое нам дело до всего этого.

Я нахмурился.

— Всегда можно взять выкуп, дядюшка.

— При условии, что похищенные живы, — отмахнулся он.

— А это не так?

— Против этого чересчур много обстоятельств. К тому же, как я понял, этой историей заинтересовался Тень Императора.

Я хотел расспросить поподробнее, но понял, что это не только глупо, но и опасно. И прикусил язык. Похищенных могут попросту принести в жертву, особенно тех, кто не имеет ничего более, чем знатное происхождение. А приносить в жертву людей могли только Император или императорские жрецы, для всех остальных это считалось государственной изменой, поскольку предполагало родство с богами, бывшее привилегией одного владыки. Да, именно Тени Императора поручалось расследование подобных дел. А от него лучше держаться подальше.

— Дядюшка, по-нашему, это как-то связано с убийством хуэтлакоатля?

— Ты сам сказал, что его в жертву не приносили. Кроме того. Тень Императора остался безразличен к этому происшествию.

Заерзав в кресле, он пососал пустую соломинку и шумно вздохнул.

— Нет, мальчик мой, подобную связь можно считать маловероятной. А пока у меня для тебя есть еще одна работенка. Та, что прольет свет на другое дельце.

Щурясь от полуденного солнца, я облокотился на низкие каменные перила и глянул вниз, на бывших повелителей всего живого.

Давным-давно близнецы-герои, Кетцалькоатль и Тецкатлинока, убили водяное чудовище Силпактли, а потом соорудили мир из его изломанного скелета. Так началось сотворение человечества.

За злобу, похоть и пороки боги поразили хуэтлакоатлей небесным огнем, и их правлению пришел конец. Только на южном континенте, скрытом за пеленой штормов и бурь, они остались — как предостережение человечеству и свидетельство величия богов.

По крайней мере, так рассказывают легенды. Лично я считаю, что если боги позволили человечеству перехватить бразды правления, то, по крайней мере, обязаны хотя бы извиниться перед хуэтлакоатлями.

В яме подо мной их было четверо: все жевали зеленую массу из кормушек, ввинченных в стены.

Когда один выпрямился, голова оказалась всего футах в четырех от парапета, при том, что эти особи отнюдь не считались великанами: всего-навсего двуногими обжорами, волочившими тело и хвост почти параллельно земле. Какой-то из них поднял голову и, не обращая внимания на то, что листья едва не вываливались из пасти, равнодушно уставился на меня. Интересно, что старые повелители всего сущего думают о новых?