Возле двери я увидел два синих форменных плаща, висящих рядом. Один плащ был значительно больше другого.

Я вышел и захлопнул за собой дверь, словно желая отгородиться от внезапного, беспричинного страха.

– Эй! Есть кто–нибудь на борту?

Мой голос, высокий и хриплый, эхом раскатился по чреву судна. С палубы донеслось лишь завывание ветра.

Скорее! Надо торопиться! Еще нужно проверить машинное отделение, чтобы решить, можно ли привести судно в движение.

Спотыкаясь, я начал спускаться по трапу в темный колодец, освещая путь фонарем.

Мельком посветив в открытую дверь салона, я увидел неподвижные кресла и стулья, словно, в спешке отодвинутые от стола. В туманном воздухе едва улавливался слабый запах гари. Но он шел не с камбуза – там в холодной плите не было никаких признаков огня.

Луч фонаря высветил лежащую на столе полупустую банку консервов, масло, сыр, буханку хлеба, корка которой была покрыта угольной пылью, так же как и рукоятка ножа и пол салона.

– Есть здесь кто–нибудь? – орал я. – Эй! Есть кто живой?

Ответа не было. Я вернулся в твиндек, идущий по всей длине среднего отсека. Там было тихо и темно, как в преисподней.

Я посмотрел вниз и замер: мне послышался какой–то звук, похожий на шорох гравия. Он эхом прокатился по судну: создавалось впечатление, будто стальное днище скребет по дну моря. Этот странный, жутковатый звук резко прекратился, когда я снова зашел в твиндек. В наступившей тишине снова слышался только вой ветра.

От качки дверь в конце твиндека распахнулась, и в нее ворвался солнечный свет. Я пошел на свет, чувствуя, как усиливается резкий запах гари. Он становился все заметнее, но теперь к нему примешивались запахи горячего машинного масла, несвежей пищи и морской воды, свойственные твиндекам всех грузовых пароходов. Пожарный шланг, отходящий от гидранта возле двери в машинное отделение, вился по корме в лужах воды и исчезал в открытой двери на колодезную палубу. Я прошел по нему. Снаружи, при солнечном свете, я обнаружил, что чехол третьего люка обгорел почти наполовину, а люк четвертого трюма полуоткрыт. Пожарный шланг извивался по всей палубе, исчезая в открытом инспекционном люке.

Светя своим фонарем, я спустился на несколько ступенек. Ни огня, ни дыма не было, лишь слабый, затхлый запах, смешанный с отвратительной вонью химикатов. О стальную переборку стучал свернутый набок огнетушитель. Свет фонаря высветил черное отверстие люка, доверху заполненное обугленными кипами хлопка, и я услышал плеск воды. Огня не было, более того, не было видно ни струйки дыма! И все же судно было покинуто! Я ничего не понимал.

А ведь прошлой ночью, когда пароход прошел мимо нас, в воздухе явно ощущался запах гари! Да и на капитанском мостике, в каюте и на камбузе все было покрыто копотью!

Наверное, кто–то сумел потушить огонь.

Я быстро вернулся к двери в машинное отделение, вспомнив про скрежет гравия. А если скрежетал уголь? Вдруг в котельном отделении кто–то есть?

Где–то на судне что–то хлопнуло, может быть, дверь. Я вошел. Передо мной в пересечении стальных решеток и вертикальных трапов зияла черная бездна машинного отделения.

– Эй! – гаркнул я. – Есть кто живой?

Ответа не было. Луч фонаря осветил отполированную медь и тускло блестящую сталь механизмов. Ни малейшего движения…

Только плеск воды, бьющейся о борта.

Я заколебался, раздумывая, спускаться ли в котельное отделение, но какой–то непонятный страх удержал меня. И тут я услышал шаги.

Кто–то медленно шел по твиндеку, ближе к правому борту, и сапоги глухо стучали по стальному полу. Тяжелой походкой этот «кто–то» прошел мимо двери в машинное отделение и направился к капитанскому мостику. Звук шагов постепенно стихал, теряясь в шуме волн, плещущих о днище глубоко подо мной.

Словно парализованный, я стоял секунд двадцать, потом вцепился в дверь, распахнул ее и нырнул в твиндек, в спешке споткнувшись о ступеньку, выронив фонарь и чуть не потеряв сознание от удара о противоположную стенку. Фонарь упал в лужу ржавой воды и мерцал оттуда, как светлячок. Я наклонился, поднял его и продолжил путь.

В твиндеке не было ни души. Фонарь освещал все, от трапа до палубы. Везде пусто. Я снова закричал, но мне никто не ответил

Судно качалось, дерево трещало, вода билась о борта, и где–то впереди я услышал приглушенный, ритмичный стук двери.

Потом до меня донесся отдаленный, повелительный звук сирены «Морской ведьмы», напоминающий, что пора возвращаться..

Я заковылял вперед к трапу, ведущему на палубу, и снова услыхал истошный вой сирены, смешивающийся с шумом ветра, продувающего весь корпус: «Скорей! Скорей!»

Звуки стали еще более повелительными. Казалось, и сирена, и ветер торопят меня.

Я начал взбираться по трапу и тут увидел его. Какое–то мгновение его силуэт маячил в колеблющемся свете моего фонаря. В проеме двери стояла окутанная тенью фигура. В темноте были видны только белки глаз.

Я остановился как вкопанный. Все безмолвие, вся призрачная тишина этого мертвого судна схватила меня за горло. Затем я направил луч фонаря прямо на него.

Это был высокий человек, в бушлате и морских сапогах, испачканных угольной пылью. По его лицу стекали струйки пота, оставляя грязные следы. Лоб его блестел, а вся правая сторона челюсти была разбита.