— Я никогда не считала цыган религиозными, — сказала Лила.

— Понятно, понятно, — милостиво кивнул ле Гран Дюк. — Ты, конечно, совсем не знаешь цыган, моя дорогая, в то время как я являюсь главным специалистом в Европе по этому вопросу. — Он помолчал, подумал и поправил себя: — Крупнейшим специалистом в Европе, если говорить о мировом уровне. Религиозность у них очень сильна, и их набожность особенно ярко проявляется во время путешествий: они специально отправляются в путь, чтобы поклониться мощам Святой Сары, покровительницы их храма. Всегда в последний день путешествия священник сопровождает их, чтобы поблагодарить Сару и… Но достаточно! Я не должен подавлять тебя своей эрудицией.

— Подавлять, Чарльз?! Это все очень интересно! Для чего же все–таки та черная палатка?

— Походная исповедальня. Боюсь только, что она редко используется. Цыгане имеют свои понятия о добре и зле. Боже мой! Это Кзерда входит в палатку. — Он посмотрел на часы: — Девять часов пятнадцать минут. Он, должно быть, выйдет оттуда перед завтраком.

— Тебе он не нравится? — спросила Лила с любопытством. — Ты думаешь, что он…

— Я ничего не знаю о нем, — ответил ле Гран Дюк. — Я бы просто отметил, что его лицо не облагорожено добрыми делами и благочестивыми мыслями.

Все вокруг было спокойно, когда Кзерда с тревожным, мрачным, побитым лицом опустил и закрепил входной полог палатки. Палатка была маленькая, круглая, не больше десяти футов в диаметре. Основным предметом обстановки была закрытая тканью кабина, которая служила исповедальней.

— Приветствую тебя, сын мой! — Голос, прозвучавший из будки, был глубоким, спокойным и уверенным.

— Откройся, Серл, — сказал Кзерда грубо.

Послышалось неуклюжее движение, темная ткань занавески раздвинулась, и показался священник в пенсне, с тонким аскетическим лицом. Весь его вид говорил, что его вера в Бога граничит с фанатизмом. Он мельком безразлично глянул на побитое лицо Кзерды.

— Люди могут услышать, — произнес священник холодно. — Называй меня «мсье ле Кюр» или «отец».

— Для меня ты Серл, и всегда будешь им, — ответил Кзерда презрительно. — Симон Серл, лишенный духовного сана, поп–расстрига. Звучит–то как!

— Я прибыл сюда не в бирюльки играть, — сказал Серл мрачно. — Я прибыл от Гэюза Строма.

Агрессивность медленно сползла с лица Кзерды, осталось только серьезное опасение, которое усилилось при взгляде на бесстрастное лицо священника.

— Я думаю, — продолжал Серл тихо, — что тебе необходимо дать объяснения. Твоя работа выглядит слишком непрофессиональной. Надеюсь, что это будут очень толковые объяснения.

— Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! — Тина, девушка–цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку–исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо — очень бледно. — Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я… я не могу больше здесь оставаться.

Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.

— Ты будешь осторожна, Тина? — спросила мать Мари озабоченно. — Твой отец… Ты должна думать о своем отце.

— Все будет хорошо, мама, — сказала Мари. — Тина знает. Теперь она знает. — Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: — Она так любила Александре. Вы же знаете.

— Я знаю, — ответила ее мать печально. — Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.

Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб–ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:

— И куда же ты идешь, моя хорошая? — У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.

— Погулять. — Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. — Мне нужен свежий воздух.

— Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?

— Ты что, думаешь, я убегу?

Он скривился снова:

— Ты слишком напугана, чтобы убежать.

С гордым вызовом она произнесла:

— Я не боюсь Пьера Лакабро!

— С какой стати ты должна бояться меня? — Он поднял руки ладонями вверх. — Такая красивая молодая девушка… Я же тебе как отец.

Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.

Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер–ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.

— А что я? Я, — с вызовом сказал он, — пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.

— Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.