— А я сидела-сидела,— говорит она, и голос у нее какой-то бесцветный.— На работу опять никто не пошел. Скучища! Девчонки платья перекраивают, я к этому всегда неприспособленная была. Дай, думаю, пойду к соседям.

— А соседей прораб по тревоге вызвал,— не ожидая вопроса, поясняет Серега.

— Что так?

— А шут его знает! Тучи метлой разгонять, не иначе.

— И то...

Она говорит, а я сбоку внимательно разглядываю их. Удивительное превращение: лицо у Шершавого светится; движения его заботливы и предупредительны, даже голос вдруг стал иным, совсем не тем напряженно-ломким, каким он был еще несколько минут назад.

— Держи полотенце,— командует Серега.— Волосы-то, глянь, мокрые. Так и простудиться...

Девушка послушно отжимает в ладонях влажную тяжелую косу и говорит, обращаясь почему-то главным образом ко мне:

— Смехота! У нас крыша худая. Ночью девчонки визжат. Вода сверху, прямо на койки. Мы уж тазы, кастрюли, ведра — все, что можно, собрали.

— А починить?

— Комендант говорит: когда сухо — незачем. А в дождь — какой тронутый на крышу полезет?

Мы перебрасываемся еще десятком таких же ничего не значащих фраз, но все трое понимаем, что это — так, для заполнения пауз. Внезапно Шершавый произносит, глядя на Анюту:

— Хочешь, отгадаю?

— Что?

— О чем собираешься спросить?

Она смеется, но как-то растерянно:

— Все равно правды не скажу. Я скрытная.

— Ты-то? — Шершавый глядит на нее, как на неразумного ребенка. И добавляет вполголоса: — Злится Анюта. Подойти невозможно.

— А почему, как думаешь? — с тоской, тоже вполголоса спрашивает девушка.

Шершавый невесело вздыхает.

— Вот вся и раскрылась. А говоришь, скрытная. Горе ты луковое.

Анюта как-то по-девчоночьи теребит пальцами кончик косы:

— Зачем так? Товарищ что подумает?

Я вмешиваюсь внезапно, сам еще не отдавая себе отчета, зачем это делаю:

— Хотите, девушка, совет дам?

Наверное, это было сейчас неуместным: и то, что я заговорил, и мой пошловато-самонадеянный тон,— подумаешь, ментор отыскался. Да, собственно, кто ты такой — учить человека?

Но Анюта не удивилась. Произнесла как-то устало и взросло, со вздохом:

— Не помогут мне советы.

— В ваши-то годы!

— Вот именно! — вставляет Шершавый.

— А совет нехитрый: время от времени вспоминать, что Онегин говорил Татьяне.

Анюта вскидывает на меня удивленный взгляд.

— «Учитесь властвовать собой». Властвовать, понимаете?

— А я тебе что твержу? — вмешивается Серега.— Вот ведь и Алексей Кирьянович то же самое.

— ...И не шлите никаких записочек. Только не обижайтесь, пожалуйста, на меня.

— Как? Вы и это знаете? — испуганно спрашивает Анюта.

— Я так давно живу на свете!..

Анюта внезапно заплакала, спрятав лицо в ладони.

— Ты что? — всполошился Шершавый.— Что ты, глупая?.. Вот еще, выдумала! Перестань.— Шершавый окончательно растерялся, и что-то жалкое появилось во всем его облике, в суетливости, с какой он пытался так и этак отвлечь девушку.— Ну да перестань. Видеть не могу девчоночьих слез.

Он кинулся к своей тумбочке, достал чистый носовой платок, взял Анюту за подбородок:

— Ну-ка, погляди на меня. Страхолюдина! На, вытри слезы.

Девушка берет платок машинально и так же машинально проводит им по лицу.

— Табаком пахнет...

А Серега, минуту подумав, срывается с места.

— Погоди, я тебе сейчас чего дам! — Из той же тумбочки он извлекает расписной, с глазурью, плоский пряник. — Держи. Сычиха на сдачу дала. Держи, держи..

Анюта как-то по-детски, беспомощно улыбается:

— Чудной ты!..

И Серега согласно кивает:

— Чудной и есть. Ты только не реви, не реви больше.

— А у нас такие на ярмарках продавали. В Ливнях,— без видимой связи вдруг произносит Анюта.— Пряники, а еще я любила вафельные трубочки. С кремом, знаешь? Горячие, па-ахнут!

— Видишь, и повеселела! — обрадовался Серега.— Слушай, может, водки выпьешь? Хотя что я? Лучше я сам - И он стал лить в стакан, расплескивая. Выпил одним глотком, поморщился с отвращением.— Никогда не пробуй, гадость немыслимая.

— Не пил бы ты,— робко посоветовала Анюта.

Он сделал какой-то неопределенный жест: мол, пей не пей, мне теперь уж все равно.

— А вафельные трубочки и тут будут! — вдруг уверенно закончил он.— Дай город построить. Ярмарки тоже будут.— Он все более воодушевлялся, глаза у него блестели, но я мог поручиться: именно сейчас он трезвее трезвого.— И кондитерские тоже будут. С неоновыми буквами, с зеркальными витринами...