— Ах, Мэри, — сказала она, — как изменилась теперь твоя судьба! Я так за тебя рада!

Мисс Луиза тоже просияла, увидев меня, но мисс Элизабет сказала только:

— Рада тебя видеть, Мэри, — и чмокнула воздух рядом с моей щекой. От нее, как всегда, пахло розмарином, даже после столь долгого путешествия.

Когда сестры Филпот вместе со своими вещами пересели на подводу, чтобы ехать в Лайм, мисс Маргарет окликнула меня:

— Не хочешь поехать с нами, Мэри?

— Не могу, — сказала я, указывая в сторону взморья. — Мне надо забрать антики.

— Тогда приходи к нам завтра!

Помахав мне на прощание, они оставили меня в Чармуте одну. Именно тогда разочарование из-за того, что полковника Бёрча не было в дилижансе, навалилось на меня всей своей тяжестью, и я побрела на взморье в весьма дурном расположении духа, совсем не чувствуя себя девушкой, которой привалило 400 фунтов.

— Он приедет в следующий раз, — сказала я вслух. — Приедет и будет только моим.

Когда сестры Филпот приглашали меня в гости, я обычно приходила к ним в тот же день. Мне всегда нравился коттедж Морли, потому что в нем было тепло, чисто, полно еды и хороших запахов от готовки Бесси — пусть даже та и любила на меня поворчать. Оттуда открывались радующие сердце виды на Голден-Кэп и на берег, а еще там можно было посмотреть коллекцию рыб, собранную мисс Элизабет. Мисс Маргарет развлекала нас игрой на фортепьяно, а мисс Луиза дарила мне цветы, чтобы я отнесла их домой. Часто мы с мисс Элизабет разговаривали об окаменелостях и вместе просматривали книги и научные статьи.

Сейчас, однако, я не хотела видеть мисс Элизабет. Она присматривала за мной почти всю мою жизнь и стала моей подругой раньше остальных своих сестер, но когда она вышла из дилижанса в Чармуте, я почувствовала, что от нее исходит скорее недоброжелательность, чем радость от встречи со мной. Хотя, может, она думала не обо мне. Может, она стыдилась себя самой? И поделом — ее суждение о полковнике Бёрче было совершенно неверным, и она, должно быть, чувствовала себя виноватой, хотя не хотела этого признавать. Я могла позволить себе быть великодушной и не обращать внимания на ее дурное расположение духа, потому что я любила мужчину, который вытащил меня из бедности и сделал счастливой, в то время как у нее никого не было. Но сейчас я не хотела искать ее общества и изо дня в день находила причины, мешавшие мне пойти на Сильвер-стрит. То мне надо было искать антики, чтобы наверстать упущенное за те месяцы, когда я не охотилась. То упорно занималась уборкой в доме, чтобы приготовиться к встрече полковника Бёрча, когда он приедет нас проведать. То ходила к заливу Пинхей, чтобы собирать пентакриниты для полковника Бёрча, поскольку все свои он продал. Кроме того, я ходила встречать каждый дилижанс из Лондона, хотя уже три из них приехали и уехали, так его и не доставив.

Возвращаясь после встречи третьего дилижанса, я срезала путь, пройдя мимо церкви Святого Михаила, как вдруг из дверей церкви показалась мисс Элизабет. Мы обе вздрогнули от испуга, словно каждая из нас не хотела видеть другую, а так нам волей-неволей пришлось поприветствовать друг друга.

Мисс Элизабет спросила, была ли я на берегу, и мне пришлось признаться, что я ходила в Чармут. Она знала, что в этот день прибывал дилижанс, и — я видела это но ее лицу — разгадала, зачем я туда ходила, и теперь пытается скрыть свое недовольство. Она переменила тему, и мы немного поговорили о том, что происходило в Лайме, пока она отсутствовала. Однако разговор шел неловко, не так, как это обычно бывало между нами, и спустя некоторое время мы умолкли. Я чувствовала скованность, как будто слишком долго сидела на одной ноге и та онемела. Мисс Элизабет тоже держала голову склоненной, как будто у нее все еще болели мышцы из-за проделанной недавно долгой дороги.

Я уже собиралась найти какую-нибудь отговорку и отправиться на Кокмойл-сквер, когда мисс Элизабет вроде бы приняла решение. Когда она собирается сказать что-то важное, она выпячивает подбородок.

— Мэри, я хочу рассказать тебе, что произошло в Лондоне. Никому не говори о том, что я тебе расскажу. Ни матери с братом, ни в особенности моим сестрам, потому что они ничего не знают.

После этого она рассказала мне об аукционе, подробно описав, что именно было продано, кто там присутствовал и что покупал и как даже француз Кювье хотел заполучить череп моего ихтиозавра в Париж. Рассказала, как в конце полковник Бёрч произнес свое заявление, назвав меня добытчицей всех экземпляров его коллекции. Все то время, как она говорила, мне представлялось, что я слушаю лекцию о какой-то другой Мэри Эннинг, которая живет в другом городе, в другой стране, на другом конце света, да и собирает не окаменелости, а что-то другое, например бабочек или старинные монеты.

— Мэри, ты меня слушаешь? — нахмурилась мисс Элизабет.

— Да, мэм, только не верю своим ушам.

Мисс Элизабет устремила на меня прищуренный взгляд своих серьезных серых глаз.

— Полковник Бёрч назвал твое имя публично, Мэри. Он призвал самых важных коллекционеров окаменелостей в стране обращаться к тебе за помощью. Они будут приезжать сюда и просить тебя водить их с собой по взморью, как полковника Бёрча. Тебе надо подготовиться и постараться не… рисковать больше своей репутацией. — Последнее она произнесла с сильно поджатыми губами, и казалось чудом, что какие-то слова вообще вырвались наружу.

Я тронула пальцем лишайник на надгробье рядом с собой.

— Я не беспокоюсь ни за свою репутацию, мэм, ни о том, что другие могут обо мне подумать. Я люблю полковника Бёрча и жду, когда он вернется.

— Мэри…

На лице у мисс Элизабет отобразился целый ряд эмоций — это было похоже на то, как одна за другой сдаются игральные карты, — но главенствовали среди них черные масти: гнев и печаль. В сочетании они образуют ревность, и тогда до меня дошло, что Элизабет Филпот ревновала к тому вниманию, что уделял мне полковник Бёрч. И совершенно напрасно. Ей не приходилось продавать свою мебель, чтобы сохранить крышу над головой, или сжигать стулья в печке, чтобы не замерзнуть. У нее было множество столов, а не всего один кухонный стол. Она не выходила каждый день на берег, невзирая ни на погоду, ни на свое самочувствие, и не оставалась там часами, собирая антики, пока голова не пойдет кругом. У нее не было мозолей на руках и ногах, она не резала и не стирала в кровь пальцы, они у нее не почернели от въевшейся глины. Не было у нее и соседей, шептавшихся о ней у нее за спиной. Ей надо было бы пожалеть меня, а она мне завидовала!

Я закрыла на мгновение глаза.

— Почему вы не хотите порадоваться за меня? — спросила я. — Почему не можете сказать: «Я надеюсь, что ты будешь очень счастлива»?

— Я… — Мисс Элизабет запнулась. — Я надеюсь на это, — удалось ей наконец сказать. — Но я не хочу, чтобы ты себя дурачила. Хочу, чтобы ты разумно рассудила, что возможно в твоей жизни, а что нет.

Я содрала лишайник с камня.

— Вы ревнуете?

— Нет!

— А вот и да. Ревнуете из-за полковника Бёрча, потому что он ухаживал за мной. Вы его любили, а он не обращал на вас внимания.