Шрифт:
Размышления прервал звонок у парадного входа. Вошла хозяйка в обществе офицера.
— Виктор Николаевич дома? — спросила она Глашу.
— Уехал по делам. Велел обедать без него.
— И кстати. — Строчинская лукаво переглянулась со своим гостем. — Вот что, Глаша, ты собери на стол и можешь быть свободна до вечера.
Стараясь скрыть радостное волнение, Глаша торопливо принялась за посуду.
Через некоторое время, протискиваясь через группы людей, читавших у газетных витрин приказ, начальника гарнизона, она уловила несколько фраз:
— ...те, кто не выйдет на работу, будут преданы военно-полевому суду...
Глаша прибавила шагу.
Шмакова она застала празднично одетым, вся семья сидела за столом. Глаша рассказала Ивану Васильевичу о разговоре хозяина с Госпинасом.
— Хорошо. Надо будет предупредить кое-кого о возможном аресте. Тут дело, конечно, не только в одном старике. — Иван Васильевич вышел из-за стола и, одеваясь, спросил Глашу: — Леонтий ничего не пишет? — напомнил он про лесника.
— Нет. Когда уезжала с кордона, договорилась, что писать друг другу не будем. Упаси бог, перехватит письма Лукьян.
— А ты все еще побаиваешься? Здесь не Косотурье. Живо управу на него найдем.
— Не шибко найдешь. Лукьян за эту власть крепко держится, а власть — за него, — отозвалась Глаша.
— Оказывается, ты хорошо начинаешь разбираться в политике, — улыбнулся Шмаков, разыскивая, кепку.
— Ага. Я, Иван Васильевич, мало видела в жизни хорошего. Вот и вся тут политика. И по книжкам учусь, которые Поля дает, — взглянула она ласково в сторону дочери сапожника.
— Давай, давай. Учиться никогда не поздно. — Иван Васильевич взялся за дверную скобу и посмотрел на жену, сидевшую за самоваром.
— Там ты все прибрала? — спросил он многозначительно, показав глазами на верстак, под которым был ход в подполье, где стоял печатный станок с кассой для букв.
— Спрятала, — спокойно ответила женщина.
На следующий день, восьмого ноября, белогвардейской контрразведкой было арестовано тридцать девять забастовщиков. Все они были посажены в арестантский вагон и отправлены в уфимскую тюрьму для расправы.
В день отправки на станции Челябинск собралась толпа провожающих. Пришла и Глаша со Шмаковым. Раздавались выкрики:
— Товарищи, не унывайте, победа над врагом близка!
— Мы здесь будем продолжать борьбу за советскую власть.
Толпа прибывала. Она заполнила перрон и ближайшие к нему пути, где стоял вагон с арестованными. Какой-то человек, взобравшись на ступеньки ближнего вагона, говорил с большим подъемом:
— Товарищи! Вчера мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции! Сегодня мы провожаем в тернистый путь тех, кто вместе с нами ковал победу над классовым врагом. Пускай беснуются тираны! Скоро настанет час их гибели. Товарищи! Мы приложим все усилия, чтобы переломить хребет белогвардейщине и водрузить знамя свободы над родным городом.
Напуганный начальник гарнизона выслал на помощь конвойной команде сотню «самостийников» из куреня имени Шевченко. Прибыв на место, пан сотник Лушня беспокойно заерзал в седле. Вид толпы был внушителен и ничего доброго не предвещал. Пану Лушне стало как-то не по себе. Перевел взгляд на бунчужного Кургузова, который растерянно вертелся возле него. Жалкий вид помощника вызвал у пана сотника презрение, и он выругался.
Лушня по опыту семнадцатого года знал, чем может кончиться стычка с воинственно настроенными участниками стихийного митинга, и огня не стал открывать.
Из окон арестантского вагона полились звуки «Варшавянки»:
Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас злобно гнетут, В бой роковой мы вступили с врагами, Нас еще судьбы безвестные ждут.— Да здравствует и живет во веки Великая Октябрьская революция! — выкрикнула страстно какая-то женщина и, поднявшись на дрезину, взмахнула рукой: — Да здравствует товарищ Ленин!
В толпе раздалось дружное:
На бой кровавый, святой и правый, Марш, марш вперед, рабочий народ!Стоявшая недалеко от перрона Глаша, вздрогнув, с силой сжала руку Шмакова:
— Смотри, вот там «старик».
— Где? — живо спросил ее спутник.
— Там, возле будки стрелочника.
Высокий, тощий старик в зимней ушанке молчаливо наблюдал за движением толпы.
Шмаков сделал попытку подойти к нему поближе, но в это время раздался гудок паровоза, толпа хлынула, к арестантскому вагону, увлекая за собой старика, который как бы растворился в ней.
На вокзальной площади раздалась команда пана сотника: