Подобные научные разработки меня не манили, такой род гуманитарной деятельности абсолютно не интересовал. Когда однажды в автобусе я увидела свою синюю книжицу «Смысловые особенности испанского языка в Аргентине» (Изд. «Наука», М., 1968) в руках одной девчушки, видимо, студентки филфака, мне подумалось, что все-таки мною принесена какая-то реальная практическая польза и кое-что сделано в сфере такой точной науки, как лингвистика, не требовавшая опоры на марксизм-ленинизм.

С лингвистикой было благополучно покончено, науке долг отдан, но нужно ли теперь всю жизнь работать за кандидатскую зарплату, не имея душевных интересов? Нет и нет. Тем более что меня все сильнее увлекали шарады художественного перевода, та область творчества, где можно дать разгуляться воображению без оглядки на официальную идеологию, где можно пообщаться с незаурядными свободными умами и, отражая мысли больших писателей, выразить на бумаге то свое, о чем нельзя было говорить вслух.

Ко второй половине 1960-х годов закончилось бурливое хрущевское время. В 64-м году Никиту Сергеевича без шума и под конвоем проводили на пенсию. При помощи его друзей и соратников к власти пришел чернобровый сибарит Брежнев. Добряк Леонид Ильич не больно любил суетиться по хозяйству и предпочитал охотиться в госимении Завидово на кабанчиков и принимать в Кремле зарубежных гостей, особенно братьев по режиму, которых он по-христиански трижды и смачно лобызал.

Поскольку социализм официально был сочтен построенным и лишь оставалось называть его «развитым», люди принялись энергичнее заниматься своими делами. Народное строительство не только не кончилось, но и приобрело невиданный доселе размах. За городом в Подмосковье на сотках земельных товариществ застучали молотки и топоры, к гектарам сановных угодий потянулись госмашины со стройматериалами. Любо было смотреть, с каким горением наш герой-директор Виктор Вацлавович Вольский, получив земельный надел, отправлял туда институтский транспорт с досками для своей будущей дачи.

А в эту же самую пору из колхозных деревень с еще большей охотой ехали в город колхозники, теперь называемые «лимита», подзаработать на жизнь и поучаствовать в городской стройке.

Колокол развитого социализма — БАМ! БАМ! БАМ! — порой старался воскресить энтузиазм, а люди с интересом и даже с неподдельной радостью обращали взор к небу, куда взлетали космонавты, у которых нет задания смотреть, чем жива Земля. Однако державные интересы явно уступали место интересам мелким, корыстным, эгоистичным или высоким, но очень важным для каждого человека в отдельности.

В этот же период 60-х годов мне удалось подвести черту под моей научной деятельностью и повернуться лицом к той сфере занятий, которая все глубже меня затягивала. Я имею в виду художественный перевод.

Познание общих законов и логики языкознания открыло мне массу интересных вещей из области истории, теории и практики изучения иностранных языков; работа над диссертацией научила кропотливо изучать материал, сопоставлять факты и делать выводы, закрепляя навыки, в свое время полученные при изучении юридических дисциплин. И вот диссертация по филологии защищена, с лингвистической наукой покончено. Но теперь мне еще тягостнее стало заниматься тем, что в Институте Латинской Америки именовалось «научной деятельностью», хотя решением президиума Академии наук СССР я была утверждена в ученом звании старшего научного сотрудника по специальности «всеобщая история». Иных специальностей, кроме «экономики» и «всеобщей истории», для страноведческих академических институтов предусмотрено не было. Впрочем, после нескольких лет работы в отделе социальных проблем и в секторе культуры я поднаторела в истории не только Аргентины, но и других латиноамериканских стран. В целом у меня набралось немало дипломов по разным отраслям знаний, касающихся Латинской Америки, вот только занятий по душе или будящих научный интерес я в своем институте никак подыскать не могла.

И тут, как уже нередко бывало, судьба выполняет мой духовный заказ. Вольский надумал своими научными силами подготовить и издать энциклопедию «Латинская Америка» в двух объемных томах с иллюстрациями и приложениями.

ЭСЛА должна была состоять из таких частей, как история, экономика, народонаселение, а также наука и культура. Я вызвалась быть ведущим научным редактором раздела «Наука и культура», который охватывал в том числе такие малоизвестные в Советском Союзе области, как литература, языки и письменность, театр, музыка, архитектура, изобразительное искусство, кино, даже спорт Латинской Америки, не говоря о такой терра инкогнита, как различные отрасли латиноамериканской науки. Предусматривалось огромное количество обзорных и биографических статей-персоналий.

Понятно, что вся энциклопедическая продукция должна была рассматриваться под углом зрения марксизма-ленинизма, но в целом — в условиях института — мне эта затея нравилась, тем более что у меня была еще и прикладная профессия — редактор.

Я с удовольствием взялась за дело, сочетавшее научную, редакторскую и в известной степени творческую работу; дело, не требовавшее высасывать из пальца эфемерные идеи, а обещавшее дать результаты, интересные и полезные для многих.

От Кузьмищева из сектора культуры я «увела» в Энциклопедическую группу недавно окончившего филфак юного Сережу Табунова. Беспартийный и здравомыслящий, истинный русский крестьянский сын — волосы цвета спелой ржи, заливистый звонкий смех, саженные шаги — он был на редкость порядочным и обязательным человеком. В институте имелось много «творческих личностей», но было мало таких, на кого можно было бы положиться и в большом и в малом.

Сергей Николаевич Табунов делал вместе со мной объемный и разнообразный материал для раздела ЭСЛА «Наука и культура» более десятка лет и до последней страницы. Позже он стал издательским редактором, а еще через пару десятилетий — одним из действительно ответственных чиновников в аппарате Государственной Думы России. Наши долгие дружеские отношения преодолели рубеж XX века и продолжились в новом тысячелетии.

Работа в Энциклопедической группе устраивала меня не только морально, но и потому, что, не отвлекая на псевдонаучные измышления, оставляла достаточно времени на настоящую творческую деятельность, на художественный перевод, которому отныне можно было отдавать гораздо больше сил.