А вот и хозяйка дома.

– Изабелла, а вот и ты! Ну, точно: стреляли, значит, ты поблизости. Как добыча?

Вопрос задан из вежливого любопытства – за комнату заплачено на два месяца вперед.

– За борт побросали… Боялись, форт не справится. Ничего, возьмем новую!

В комнате прибрано, но пусто. Руфине стало интересно, куда подевалась Хуана. Завела привычку исчезать, непонятно куда сразу после похода, а у нее работа есть. Спинку потереть. Платье зашнуровать. Знает же, что, разгуливая по городу в мужском одеянии, хозяйка рискует штрафом со стороны инквизиции. А то и чем похуже.

Конечно, трудно ей. На море служба, на суше служба… И надо бы нанять береговую служанку, оставив Хуану только стюардессой, да втроем в комнате тесновато выйдет. А строить собственный дом… То ли рано. То ли просто как-то не по-женски… Руфина тихонько рассмеялась. С коих пор «не по-женски» стало для нее доводом? Другое дело, жаль. Каждый песо, не вложенный в дело – порченый реал. Хотя, судя по рассказам капитана Броммера, в Амстердаме и эту проблему решили. Строят контору и живут при ней, а без конторы уже трудно обходиться. Что до безалаберной стюардессы… Попадется – отругать. Ведь знает, что после того, как госпожа отмокнет, с нее никакой службы не причитается до самого вечера. Устала, понятно. Но нашлись же силы куда-то уйти? И вообще, настоящий стюард должен в бою не под банку забиваться, а стоять с мечом возле флага. И рубить всякого, чужого и своего, кто попробует знамя спустить.

Вот он, гардероб аристократки: все платья со шнуровкой сзади. Есть исключение, но в нем Руфина зелья варит и успела испортить рабочую одежку пятнами, которые не свести. Лабораторные запахи тоже никакими духами не вывести. Полсотни неистребимых ароматов смешались в какофонию, которая самой Руфине напоминает о доме, а всем прочим – в лучшем случае об алхимии, а в худшем – о нечистой силе.

Пришлось спускаться вниз. Просить хозяйку затянуть шнуровку. Ну а дальше – то, что всегда сама делала. Наложить воротник. Навязать алые банты на рукава. Опустить в огромные – специальный заказ – разрезные рукава по пистолету в каждый. В карман юбки – наваху. Вместо рапиры, на всякий случай. Ну вот, можно и по городу погулять. Поспрашивать, как себя ведут ее бородатые мальчики, а заодно сообщить Хайме Санчесу, что в следующий выход он не идет. Потому как идея уже стучится в голове. Только придется подождать, пока вернется страж. Воистину, если доброта дозволяет небрежение долгом, она не остается без наказания.

На ловца, известно, и зверь бежит. В первом же уютном местечке нашлись. И тот, и та. Голубочки! Подкопченные. Ну, Санчес хоть на борту купался, а вот Хуана… И как она может? Пахнет же! А лейтенанту абордажников и горя мало. Ухватил свинюшку за бочок и спокойно ковыряется в тарелке – одной на двоих.

Руфина неожиданно для себя разозлилась, да не на служанку-грязнулю, а на безвинного лейтенанта. А, впрочем, девушкам к перепадам настроения не привыкать. Иным же привычно сохранять бесстрастное лицо. Шторм, залитый маслом.

– Хайме, в этот поход ты не идешь.

– Почему?

– Ты сможешь жить неделю бок о бок с тремя десятками скованных пиратов? И ни одного не прирезать?

– Смогу. Больше того, – Хайме хмыкнул, – у меня есть славная идея. Как насчет превратить «Ковадонгу» в галеру? Глядишь, и выиграем денек-другой!

– Хорошо. Кстати, галеры – служба почетная. А ты что-то начал забывать, что ты – идальго. Или собрался поступить с Хуаной неподобающе?

– Капитан, как можно!

– Известно как, – правый кулак хочет ткнуть богатыря под ребро, но безжалостно заткнут за спину, – случается-то всякое. Особенно после боя и похода. Потому я решила на всякий случай напомнить: зашалишься – женю. И не посмотрю, что ты дворянин, а она дочь лавочника. Все ясно?

– Вполне, капитан… Но угостить дочь лавочника вкусненьким благородному человеку допустимо?

– Наверное. Только не сейчас. Сеньорита Кабра забыла, что нужна мне. По службе. Потому идет со мной. И не выйдет из дома иначе как в море. Полагаю, это вполне уместное наказание за небрежение долгом.

Когда донья Изабелла вышла, ведя за руку послушную и печальную служанку, Хайме обвел окружающее недоуменным взглядом. Который остановился на самом ярком пятне. То есть на шевелюре капитана О'Десмонда, только разминувшегося с капитаном де Тахо.

– И что это было, а? Скажет мне кто-нибудь? Привет, Патрик. Сегодня ты герой!

– И только поэтому трезв. Слишком многие навеселе. Однако должен же я поужинать! В конце концов, доля героя – не сидр, а свинина.

– Пожалуй, я тебя поддержу…

О'Десмонд жует мясо, довольно щурится. Ни дать ни взять, намышковавший кот. Представилось, как он тащит хозяйке стиснутый в зубах свиной окорок. А та, разбросав по схваченным зеленым шелком плечам каштановые локоны, ласково улыбается. Глаза сверкают мягким блеском черного жемчуга, а не гневом, как минуту назад. И это не рыжий застыл с окороком перед Изабеллой. Это он, Хайме Санчес.

Помотать головой. Хотя…

– А что было-то? – спрашивает ирландец.

По мере рассказа – темнеет. А под конец заказывает пару кружек. Забыв, что еще недавно собирался хмельного избегать.

– Она права, – говорит наконец, – конечно, она права… Опять же, испанка…

– В чем?

– В том, что напомнила тебе о чистоте крови. Разница между идальго и простолюдином – пропасть. А между идальго и доньей – сотня реалов. А что до грозы, дружище, тебя попросту приревновали…

– Ты что, всерьез?