Шрифт:
Так привыкла, что сама поверила в жалостливую историю. Вот пожалеют тебя, и станет чуточку легче, ослушаться же батюшки – и в мыслях не было. Будь жених поумней, сам бы сбежал. Ясно ведь, что «батюшка злой, против воли выдал» наутро после свадьбы превратится в «он загубил мои лучшие годы». А если муж, услышав такое, не догадается поутешать да посочувствовать – найдутся другие утешители.
Теперь ее отправили к соседу-купцу, с запиской. Надела привычную печальную маску страдалицы, прибежала… У того деловой разговор. Странная дама, увешанная оружием. Привычный фон: «сахар, патока, очистка, поставка, сроки, оплата товаром»…
Одна беда – сосед сам не дурак языком почесать, да и отписали ему, верно, приятное. Вот и спросил весело, с чего у доброй девицы личико темно, как тучка, да глазки мокры, как дождик? Спросил и сразу пожалел об этом, но пришлось слушать, какая девочка разнесчастная. Терпелив оказался. Заметил, у доньи Изабеллы уже кулаки побелели, да ногти в ладони впились. Хотел, как страдалица выйдет, объяснить: сеньор и сеньора Кабра люди хорошие, но очень занятые. Высказала бы дура родителям половину того в глаза – никакой свадьбы, другого б приискали. Но это он знает обоих, а что подумает гостья с Ямайки? Эта-то не тучка, эта – ураган! Слова вырываются, как молнии.
– Ступай в порт. Найдешь пинассу «Ковадонга». Там трое моих людей. Скажешь – моя служанка. Точней, стюард. Никому не отдадут без боя. Завтра мы выходим… Ясно? Все.
Резко отвернулась. Хуана постояла, как громом ошарашенная. Повернулась и вышла. Очень тихо.
– Зря… – начал было купец.
– Если зря, она не придет. Вернемся к делу. Сахар мы уже обговорили. Но нас интересует и какао!
Казалось бы, Руфина должна была за годы службы в севильском порту получше узнать маленьких людей, но – увы. Хуана направилась в порт. За пустым лицом марионетки прятались перепуганные мысли. Она играла, играла, играла! А приняли всерьез. Понять – поняла, да поздно. Признаться же, даже себе, не решилась. Только заплакала горько, ручьем. На ходу.
Когда нашла «Ковадонгу», была мокрей и солоней океана. Вахтенные, что принялись было утешать, услышали – сквозь всхлипы – все ту же историю. Немного подивились, что донья Изабелла подобрала девочку. Будь капитан молодым человеком, было бы понятно. А так… Ну, может, ей надоело, что некому спинку потереть. И капитану действительно полагается стюард!
Затем перед сходнями начались явления, достойные театра. Сперва – родители, кричащие, что их Хуаниту похитил офицер ямайской береговой охраны. Потом – жених да с парой стражников. Без толку! У вахтенных остался важнейший аргумент – за вычетом того, на котором значится гравировка «ultima ratio rei».
– Наш «офицер» – добрая девица, ничего дурного в виду иметь не может. Девочку вашу мы не держим, сама не идет. Слышишь, красавица? Выгляни! В обиду не дадим.
А как тут выглянуть? Кажется, что стыд глаза выест. Потому забившаяся в шатер на корме беглая невеста плачет, и только. Лишь короткое:
– Не выйду! – сквозь рыдания вырвалось. Куда не выйду – неясно. То ли из шатра, то ли замуж…
Стали собираться зеваки. Слухи разбежались по порту, и самым верным показалось: «Моряк с купцом за девку поспорили». Так что переделавшую все дела и очень этим довольную Руфину возле причала ожидала целая толпа из желающих посмотреть, чем дело закончится. За «морского жениха» толпа приняла Хайме, на него и шагающую рядом донью с пистолетами глазели неодобрительно. Шел шепоток: мол, чужой невесты мало… С девушки разом слетело всякое благодушие. Поворочала головой – люди раздались. Иные перекрестились, кое-где зашипели: «Ведьма…»
– Капитан «Ковадонги» – я, – объявила она. – В чем проблемы? А, ваша дочь у меня спряталась. Ну и молодец! А выйти она сейчас выйдет…
Даже если не захочет.
– Не выйду!
– Родителям – покажись. Скажи людям – так и так, замуж не хочу.
– Не выйду!
– Ну не бойся, не дам я тебя в обиду, не дам.
– Не выйду! – будто и слов других не знает.
А шатер-то парусиновый. Изнутри наружу – все слышно. Снаружи уже смешки. Портовый люд над родней да женихом сухопутным потешается, но Руфине откуда об этом знать? Приняла на свой счет. И осерчала – всерьез.
– Встать! Выйти из шатра. Быстро!
И сама следом подалась: голова набычена, левая рука за спиной, правая сжата в кулак. Слова не сказала, а всем ясно: «Мало не будет, будет много».
– Говори. Все то же, что в конторе Тенорио. Ну!
Хуана, не поднимая глаз, заговорила. Монотонно. Как музыкальная шкатулка с ослабшей пружиной.
– Свидетель у меня есть, – объявила Руфина. – Это она не мне излагала! Я попросту решила помочь.
Жениху один из товарищей что-то зашептал на ухо.
– А ты чего молчал? – спросил тот и дал знакомцу в ухо.
– А вот того и молчал… Кулак у тебя больно быстрый и увесистый.
– Зато я отходчивый… Ну, да твой язык, хоть и будет болтаться вечером в вине, причем моем, не последняя истина. Сеньор Кабра! Я сейчас в контору Тенорио-то загляну. Если правда, то мне, мимо вашей дочери, и другая жена сыщется. Поумней.
У торговца сахаром и какао явно репутация честного человека, которой и впредь ничто не угрожает. Что ж, все выяснилось. Но быстроногие нашлись, и вот капитана «Ковадонги» окликает стражник с жезлом младшего альгвазила, чтобы передать официальное требование явиться в постоянное присутствие священного трибунала. В месячный срок. Хотя лучше, конечно, прямо сейчас.