Оснастившись этими тремя магическими словами, иностранец сразу почувствует себя хозяином положения. Он может говорить не задумываясь, что ни придет в голову, может излить наудачу весь свой нехитрый запас немецких слов, а случись заминка, не беда – пусть только кинет в пробоину слово «Шляг»: девяносто девять шансов против одного, что оно заткнет дыру, как пробка или затычка. В крайнем случае, пусть, не робея, бросит следом «Цуг». «Шляг» и «Цуг» вместе могут законопатить любую брешь; если же паче чаяния и они не выручат, у него еще есть в запасе «Альзо!» «Альзо!» даст ему возможность перебиться до подыскания следующего слова. В Германии, готовясь к словесному бою, не забудь прихватить парочку «Шлягов» и «Цугов» – с ними не пропадешь. Если даже остальные твои заряды будут расстреляны в воздух, эти что–нибудь да зацепят. А потом скажи спокойно: «Альзо!» — и перезаряди снова. Ничто так не способствует впечатлению плавности, непринужденности и свободы в немецкой (и английской) речи, как вовремя ввернутое «Альзо!» (и «Знаете ли»).

В своей записной книжке я нашел следующую интересную заметку:

1 июля. — Вчера в местном лазарете у больного путем иссечения было успешно удалено из горла тринадцатисложное слово; пациент – немец из окрестностей Гамбурга. К сожалению, хирурги, полагая, что он носит в себе целую панораму, неправильно определили место для разреза, вследствие чего больной скончался. Этот трагический случай произвел в городе тяжелое впечатление.

Текст этой заметки подводит меня к самой интересной и поучительной части моей темы — к вопросу о длине немецких слов. Иные из них так длинны, что их видишь в перспективе. Вот несколько примеров:

Freundschaftsbezeugungen.

Dilettantenaufdringlichkeiten.

Stadtverordnetenversammlungen

Этого уже не назовешь словами – это алфавитные процессии. К тому же они не какая–нибудь редкость. Разверните любую немецкую газету, и вы увидите, как они торжественно маршируют через всю страницу, а при некотором воображении увидите знамена и услышите духовой оркестр. Как бы скромны ни были сами по себе речи, подобные слова придают им воинственное звучание. Я большой любитель курьезов, и когда мио встречается подобный интересный экземпляр, я набиваю его и ставлю за стекло. У меня уже собралась ценная коллекция. Дубликаты я пускаю в обмен и таким образом систематически ее пополняю. Вот несколько забавных экземпляров, которые мне удалось приобрести на распродаже имущества одного прогоревшего коллекционера:

Genеrаlstaatverordnetenversammlungen.

Altertumswissenschaften.

Кinderbewahrungsanstalten.

Unabhangigkeitserklarungen.

Wiederherstellungsbestrebungen.

Waffenstillstandsunterhaltungen.

Конечно, когда такие грандиозные горные цепи тянутся через всю страницу, они облагораживают и украшают литературный ландшафт, — но вообразите, каково приходится неискушенному новичку, когда они преграждают ему дорогу; он не может ни проползти под ними, ни перевалить через них, ни проложить в них туннель. В смятении он кидается к словарю, но и словарь бессилен ему помочь. Словарь должен же где–то провести черту, он знать не хочет подобных словообразований. И он, конечно, прав. Эти длинные штуки едва ли можно считать словами, это скорее словосочетания, и человека, их придумавшего, следовало бы убить. Это составные слова с опущенными дефисами. Отдельные их элементы можно найти и словаре, но только в свободном, рассеянном состоянии. Вы можете выловить их поодиночке и кое–как уразуметь их слитное значение, но это скучное и хлопотливое занятие. Я испытал этот способ на некоторых приведенных выше экспонатах.

«Freundschaftsbezeugungen» — это, по–видимому, «Дружбоизъявления», — неудачный и неуклюжий вариант более обычного «Изъявления дружбы». «Unabhangigkeilserklarungen» — как я догадываюсь — не что иное, как «Независимостипровозглашения», — по–моему, это ничуть не лучше, чем «Провозглашения независимости». «Generalstaatsverordnetenversammlungen» — очевидно, переводится как «Общиепредставителейзаконодательнойпалатысобрания»,— но разве это не напыщенный синоним для менее вычурных «Сессий законодательной палаты»? Было время, когда и наша литература грешила такими словесными выкрутасами, но, к счастью, эта мода миновала. В ту пору мы говорили о «приснопамятных» делах и обстоятельствах, тогда как теперь довольствуемся менее пышным – «памятные», и, как ни в чем не бывало, переходим к очередным делам. В те дни нам мало было набальзамировать событие и предать его приличествующему погребению – нет, подавай нам в каждом случае роскошный монумент!

К сожалению, в наших газетах патологическая страсть к словообразованию встречается и по сей день, как вредный пережиток, причем и мы, по немецкой методе, опускаем дефисы. Вот какие формы принимает это заболевание. Вместо того чтобы писать: «Мистер Симонс, секретарь окружного и районного судов Симонс приезжал вчера в город», мы на новый лад пишем: «Секретарь окружного и районного судов Симонс приезжал вчера в город». Это не экономит нам ни времени, ни чернил и вместе с тем звучит куда корявее. У нас часто встретишь на страницах газет такого рода сообщения: «Миссис товарищ прокурора окружного суда Джонсон возвращается на днях к началу сезона в свою городскую резиденцию». Поистине, порочное титулование — оно не только не экономит время и труд, но еще и приписывает миссис Джонсон официальный чин, который она носить не вправе. Но эти робкие попытки наших борзописцев бледнеют перед тяжеловесной и мрачной немецкой системой нагромождать несуразные многоэтажные слова. Для примера приведу сообщение из отдела городской хроники, напечатанное в маннгеймской газете.

«В третьегоднядвенадцатомчасу ночи в небезызвестномнашемугородутрактире «Возчик» вспыхнул пожар. Когда огонь достиг аистомнаконькекрышисвитого гнезда, оба аистородителя его покинули. Но как только в бушующем океанепламени загорелось и самое гнездо, быстровернувшаяся аистихамать ринулась в огонь и погибла, осеняя птенцов крылами».

Даже тяжеловесные немецкие обороты не в силах умалить величия этой картины и, наоборот, выгодно оттеняют его. Заметка датирована прошлым месяцем. Я не воспользовался ею раньше, так как ждал вестей об аистотце. Я жду их и поныне.

«Альзо!» Если мне так и не удалось показать, что немецкий язык труден для изучения, то это вышло вопреки и наперекор моим стараниям. Мне рассказывали об американском студенте, который на вопрос, каковы его успехи в немецком, сказал, не обинуясь: «Какие там успехи! Я битых три месяца корплю над грамматикой, а выучил всего–навсего одну фразу: «Цвей гляс» («Два стакана пива»). После минутного молчания он прибавил с чувством: «Но уж ее–то я знаю».

Если мне также не удалось показать, что изучение немецкого способно довести человека до исступления, то виновато в этом мое неумение — намерения у меня были самые честные. Недавно мне пришлось услышать об одном вконец исстрадавшемся американском студенте: единственное полюбившееся ему немецкое слано, в котором он находил прибежище и отдохновение, когда мужество изменяло ему и терпение его иссякало, было слово «damit» (ср. английское «damn it» — «проклятье!»). Но оно радовало его своим звучанием, а не смыслом [33] *. И вот, узнав, что ударение в нем падает не на первый слог, бедный малый, лишившись последней опоры и утехи, стал чахнуть и вскоре отдал богу душу.