Бум сидел, подперев рукой щеку. С закрытыми глазами. Тяжело дыша. И вдруг поднял веки и уставил покрасневшие глаза на старого Тага.

Старый Таг подошел и погладил его по голове.

— Надо сшить Асе смертное платье. Это должны сделать родители. Ее отцу не до того, он другим занят. Не будем на него сердиться. Но кто это сделает? Бум, ты не боишься остаться один?

Бум помотал головой.

— Хорошо, сынок.

Тихо приоткрылась дверь, и в щель просунулась черная как смоль голова сапожника Гершона. Он не хотел входить и кивал старому Тагу.

— Опять что-то случилось? — спросил старый Таг.

Он вышел из спальни и закрыл за собой дверь.

— Две повозки приехали. Стучат в окно.

— Этого еще не хватало! Хасиды?

— Да.

— С женщинами? С детьми?

— Да.

— Несчастье!

— А что, разве лучше, если б это были казаки?

— Рано еще говорить гоп! «Разве лучше»! С каких это пор ты стал такой умный? Ночь еще не кончилась.

— Как написано в священных книгах: не будем терять надежду…

— В каких священных книгах? Я такого нигде не видел. Может, где-нибудь в твоих книжках? Если Бог хочет покарать неуча, Он велит ему повторять наизусть то, что написано в книгах.

— Мне так казалось.

— Я тебе кое-что скажу наизусть. «Ночь та, — да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев». Понимаешь, Гершон?

— Ой, пан Таг, плохи наши дела.

— Эти, там, боятся смерти, которой еще нет, и не боятся смерти, которая уже среди нас.

— Мне не девушку жаль. Ей уже все равно. Мне жаль парня. Он ранен в самое сердце.

— Это правда. Но с другой стороны. Когда тебе будет намного больше лет, чем сейчас, ты всё будешь видеть как в зеркале, то есть наоборот.

— Старость — жизнь наоборот. Смотреть будешь со стороны смерти. Ты не видел ее отца?

— Нет.

— Иди к Буму, Гершон. Посиди с ним. Это самое большее, что ты можешь для него сделать. Вижу, тебе не очень-то хочется. Не хочешь?

— Я уже с ним сидел.

— Боишься?

— Не скажу, что это приятно.

— Ты в Бога веришь? Нет. И какая тебе корысть от того, что не веришь? Мог бы, по крайней мере, не бояться. Если б я не верил… не мои уста это сказали… о-хо-хо! Иди! Иди! Ты же не один будешь. Посидишь, расскажешь ему что-нибудь интересное. А я пойду встречу цадика.

Гершон вошел в спальную комнату, а старый Таг приблизился к длинному столу аустерии.

— Дорогие евреи, — сказал он, — у меня для вас хорошая новость. Сам цадик из Жидачева сейчас будет здесь. Окажите ему уважение, какого заслуживает такой святой еврей. Потеснитесь немного, сделайте ему место за столом. Ему и его хасидам. Может, кто-нибудь из вас тоже его хасид? Как пекарь Вол, который ездит к нему на Грозные дни. Сделайте место цадику. Такого цадика нельзя сажать куда попало.

— Теперь уже будет настоящий Ноев ковчег, — отозвался Притш.

— А знаете, как было со свиньей в Ноевом ковчеге? — спросил Апфельгрюн.

— Ой, господин Апфельгрюн. — Кантор, сын кантора, покачал головой.

— Нечему удивляться, — тихо пробормотал Притш.

— Нет? Так я вам расскажу. — Апфельгрюн снял пенсне и принялся протирать его платком. — Это целая история. Довольно-таки смешная. Мне ее рассказывал отец.

— Да будет благословенна его память, — подсказал кантор, сын кантора.

— Да будет благословенна его память… Итак, свинья… — Апфельгрюн засмеялся.

— Каждый говорит о себе, — пробормотал Притш.

Апфельгрюн перестал смеяться.

— Вы хотели что-то сказать, герр Притш?

— Не хотел. Сказал.

— И что вы сказали? Повторите! — Апфельгрюн откинул голову, чтобы лучше видеть Притша, когда тот повторит оскорбление.

— Они уже идут! Уже идут! — крикнула Роза, дочь Крамера.

— Уже идут! Уже идут! — воскликнул кантор, сын кантора.

— Уже идут! — Соловейчик улыбнулся Апфельгрюну. — Ну, рассказывайте побыстрей об этой свинье, пока нет цадика.

Появился цадик.

Шел медленно, поддерживаемый, будто старик, с одной стороны пекарем Волом, а с другой — старым Тагом.

Рыжий хасид, низенький и худосочный, с реденькой бородкой, забежал вперед и, повернувшись спиной к сидящим за столом, ввел цадика в аустерию.

Цадик щурился, хотя в зале было полутемно. Окладистая черная борода, посеревшая от пыли, закрывала грудь. На нем был серый шелковый лапсердак, белые чулки и черные полуботинки, на голове широкополая шляпа.