Весьма действенным аргументом в пользу того, что никакой Куликовской битвы не было и что она — некий дубликат битвы на Воже, выступает все та же хронология событий по арабским хроникам, согласно которой Тохтамыш побеждает Мамая и захватывает его улус весной 1380 года, после чего следы Мамая теряются где-то в Феодосии и он физически не может воевать с Дмитрием Донским осенью того же года. Как мы помним, по этой причине А. Журавель уже сдвинул Куликовскую битву на год назад, и Бурланкову осталось лишь слегка подтолкнуть тающую льдину в том же направлении.

Другой весомый аргумент — пресловутое отсутствие ощутимых следов побоища на Куликовом поле несмотря на давние и старательные археологические и любительские изыскания. Пытаясь спасти Куликовскую битву, пусть и в неком деградированном виде локальной феодальной стычки, археологи, в частности уже знакомые нам М. Гоняный с О. Двуреченским, объясняют отсутствие существенных находок на Куликовом поле дороговизной в те времена вооружения, особенно железного, которое победители не бросали на поле боя, а тщательно собирали и уносили с собой. Пусть так, но трупы-то не уносили! Не говоря уже о том, что это физически невозможно и никогда не практиковалось, традиция прямо говорит о многодневном стоянии «на костях» для похорон павших. Но на Куликовом поле нет не только железа, но и костей. В то же время массовое захоронение примерно того же времени, как мы помним, есть в Москве у церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Даже если А. Фоменко неправ и это останки участников не Куликовской битвы, а каких-то других сражений, может быть защитников Москвы от Ольгерда или Тохтамыша, все равно наличествующая братская могила XIV века — реальное свидетельство какого-то большого сражения того времени. Жаль только, мы не знаем какого. Зато мы знаем, свидетельством какой битвы должны были бы быть массовые захоронения на Куликовом поле. Беда только, что их там нет как нет.

Конечно, можно надеяться, что археологам просто не везло, и братские могилы когда-нибудь будут найдены чуть ли не под Красным холмом рядом с мемориалом Куликовской битвы. Что ж, тогда придется вернуться к этой теме, а пока археологам не улыбнулось их копательское счастье, сценарий Бурланкова вполне имеет право на рассмотрение наравне с другими. Тем более, что в его пользу говорят отнюдь не только ордынские хроники и отсутствие братской могилы на берегах Непрядвы. Н. Бурланков приводит не такой уж короткий перечень других аргументов в обоснование своей версии.

За всю долгую историю противостояния Москвы с Ордой, и до и после Куликовской битвы, московские владыки, если отваживались защищать свой город, встречали ордынцев только и исключительно на Оке. Даже окончательное, действительно положившее конец татаро-монгольскому игу «стояние на Угре» целым веком позже Куликовской битвы не выпадает из этого правила. Единственное уникальное исключение — авантюрный поход Дмитрия Донского на Дон, в котором, как мы уже видели, все участники, следуя сценарию «Руси защитник», ведут себя страннейшим образом, порождая те самые вопросы, дать ответы на которые классический сценарий оказался неспособен. К ним Бурланков добавляет еще одно справедливое наблюдение. В 1380 году не только Дмитрий Иванович идет в Дикое поле со всеми силами, бросив на произвол судьбы свою беззащитную перед Олегом и Ягайлом вотчину, но и Мамай тоже надолго уводит все свое войско далеко на север, более чем опрометчиво оставив в своем лишенном защиты тылу Тохтамыша, уже захватившего Сарай и готовящегося к нападению на крымскую резиденцию Мамая.

Далее, ни в одном документе нет описания пути московского войска к Дону, хотя путь неблизкий, а сам поход, как уже отмечалось выше, уникален в истории противостояния с Ордой. Единственный упоминаемый в «Сказании о Мамаевом побоище» промежуточный пункт — какой-то никому не ведомый Березуй, на котором происходит встреча Дмитрия Ивановича с братьями Ольгердовичами.

Зато в противовес Дмитрию есть кое-какие намеки на путь к Куликову полю Мамая, и путь этот весьма странен. Вместо того, чтобы просто придти к своему союзнику Олегу Рязанскому и, дождавшись другого союзника, Ягайла Литовского, совместно ударить на Москву, Мамай долго шатается вдоль Воронежа на донском левобережье, потом уходит на верхний Дон, зачем-то переправляется через него и, плюнув на союзников, в одиночку вступает в бой с московским войском на правом донском берегу.

С реками в источниках о Куликовской битве есть головоломная обойденная молчанием в классическом сценарии путаница. С одной стороны, Мамай договаривается о встрече с союзниками на Оке в конце августа, с другой — ждет Ягайла на Дону в сентябре, но в итоге не встречается ни с Олегом, ни с Ягайлом ни на Оке, ни на Дону. Непрерывно путаются Москва-река, Ока и Дон в плачах жен и вдов московских воевод в «Задонщине». Наконец, река, на берегах которой произошла сеча, в какой-то летописи, причем из самых подробных, называется не Непрядвой, а вроде бы Направдой. Похоже, что в самых ранних дошедших до нас летописных материалах она и вовсе зовется Непрой, то есть Днепром. Ко всему этому добавляется поразительное совпадение: в непосредственной близости к полям обеих битв, Куликовской и Вожской, протекают реки с одинаковым названием Меча. Не лучше ситуация и с городами. На Дону нет помянутых в «Задонщине» городов Чурова и Михайлова, между которыми, согласно «Задонщине», появился Мамай, зато города Щуров и Михайлов имелись на Рязанщине, причем первый из них стоял непосредственно на Оке напротив Коломны, а место Вожской битвы находится как раз посередке между ними.

Перечни погибших в. широко известной Куликовской битве сильно разнятся в разных источниках. Весьма вероятно, что они формировались намного позже по мере внесения в них имен родоначальников, действительных или чаще мифических, фамилий «новых московских», вылезших «из грязи в князи» и спешно стряпавших свои якобы древние родословия. Поскольку про битву на Воже летописи быстро забыли, в летописное сообщение о ней фиктивные имена якобы погибших никто не добавлял. В результате в нем осталось только два имени, причем один из двух, помянутых как павшие на Воже — Дмитрий Монастырев, — умудрился повторно погибнуть на Куликовом поле.

В известных источниках о Куликовской битве со временем трансформируется роль рязанцев и их великого князя Олега. В более ранней «Задонщине» Олег Рязанский предупреждает Дмитрия Московского о нашествии Мамая, а в число потерь на поле боя включены семьдесят рязанских бояр. То есть рязанцы явно на стороне Москвы и вносят самый весомый вклад в победу. В более поздней Летописной повести и особенно в «Сказании о Мамаевом побоище» Олег Рязанский становится союзником Мамая и, тем самым, врагом московского князя, но в большинстве списков «Сказания» тем не менее сохраняется эпизод с Олеговым предупреждением Дмитрию о нашествии Мамая. Такая трансформация роли Олега и рязанцев вкупе с их необъяснимым поведением во время событий на Куликовом поле вполне объясняется, если принять, что речь изначально шла о битве на Воже, в которой Олег Рязанский соблюдал доброжелательный нейтралитет, а прончане, то есть «не олеговы» рязанцы, и вовсе были союзниками Дмитрия. Лишь впоследствии, когда, с одной стороны, выдумывалась Куликовская битва, а с другой, в который раз обострилась борьба между Москвой и Рязанью вплоть до военных столкновений, Олег Рязанский у летописцев «переметнулся» на сторону Мамая. Но все же как-то не до конца.