Никого не волнует этот зловещий пейзаж. Закутанные люди без остановки нагружают повозки тяжелыми грузами или тащат к саням оставленные здесь ящики с боеприпасами. В снежную бурю егеря должны на своих мулах или крестьянских лошадях доставить боеприпасы на передовую. Животных совсем занесло снегом. С грив и хвостов свисают сосульки. Стоя прямо в снегу, они пытаются сбиваться в кучу. На них навьючивают новые грузы. Лошадям и мулам бросили сена, но ветер разворошил его и разносит по земле.

Ясно ощущается близость фронта. Мы – под куполом артиллерийского огня. Пулеметная стрельба, шум и свист снарядов, проносящихся над нами, настолько сильны, что приходится кричать, чтобы понять друг друга.

Приближается колонна плоских, привязанных друг к другу саней, на которых везут раненых. Всю вереницу тянет за собой одна-единственная лошаденка. Снежные вихри преграждают им путь. Но где же тут дивизионный медпункт? Мы оглядываемся. Невозможно себе представить, чтобы здесь, в разрушенном Григорове, можно было где-то разместить перевязочный пункт. Я спрашиваю одного из егерей. Он указывает на стоящий немного в стороне крестьянский дом, который по счастливой случайности уцелел после налета бомбардировщиков.

– Густель, останови машину, – кричу я ему, – только двигатель не глуши и пойдем вместе со мной!

Мы здесь ненадолго; единственную дорогу очень скоро так заметет снегом, что уже не проедет никакой транспорт.

Неровная тропинка ведет к крестьянскому дому, в котором должен находиться перевязочный пункт. Перед дверью стоят плоские сани. Санитары перекладывают закутанных раненых на носилки и несут в дом.

Вот на санях прибывает еще одна колонна раненых. Я иду вдоль ряда людей, склоняясь над каждым, чтобы прочитать записки, прикрепленные к одежде. Почти все серо-синего цвета. От мороза они впали в полную апатию, некоторые даже потеряли сознание. Руки, ноги окоченели, одеяла покрылись толстым слоем снега. Что же нам с ними делать? Есть ли какое-нибудь помещение, хоть сарай, в котором можно было бы отогреть раненых? Нет, ничего подобного здесь нет. Нужно ставить палатки, и как можно скорее.

Не так-то легко открыть дверь в крестьянскую избу, преодолевая напор ветра. Поднявшись по небольшой деревянной лестнице, я оказываюсь еще перед одной дверью, ведущей в чрезмерно натопленную, примитивную крестьянскую комнату. Здесь в плачевных условиях работает молодой врач. Посреди комнаты он соорудил полевой операционный стол, на котором лежит человек с черепным ранением. Раненый находится в бессознательном состоянии, повернутая набок голова уложена на соломенную подушку. Зона операции даже не покрыта тканью, рана вся на виду. И таким образом молодой доктор хочет провести операцию и вылечить человека.

Так дело не пойдет. Поэтому я обращаюсь к нему:

– Пожалуйста, оставьте его мне. У вас налажена связь с дивизионным врачом или с полевым госпиталем? Если да, немедленно позвоните туда и скажите, что нужны палатки и подкрепление, только пошевеливайтесь! Сделайте это по моему поручению, только как можно скорее. Затем позаботьтесь обо всех раненых, которые ждут снаружи, тяжелых сразу же отправляйте дальше в Заболотье. Это всего в трех-четырех километрах отсюда. Здесь мы не сумеем оказать им помощь как нужно.

Он уходит. Я надеваю резиновый фартук и мою руки, в то время как санитар бреет голову раненого. Затем мы ее как следует накрываем. Раздвинув в стороны края раны, можно увидеть, что выстрелом задеты кости черепа. Отдельные отломки теменной кости легко извлекаются наружу. Твердая мозговая оболочка совсем не повреждена. Очевидно, что в сам мозг не проникло ни одного осколка. Рану можно легко сшить несколькими швами. После этого сшивается кожа на голове. Наложить повязку может кто-нибудь еще, поскольку своей очереди дожидается уже следующий раненый.

В небольшой операционной один человек должен непрерывно топить помещение, а то еще чего доброго раненые, с которых нам приходится снимать одежду, умрут, а наши руки окоченеют от холода.

Примерно через час возвращается молодой врач-ассистент. Он старался изо всех сил и многого достиг. Подкрепление и палатки должны быть уже в пути.

– Главное сделано, доктор. Пожалуйста, продолжайте работать. Я не могу здесь оставаться, в других местах тоже нужна помощь.

Юноша печально смотрит на меня; он ничего не может поделать с тем, что его поставили на это ответственное место, где на самом деле должен находиться опытный военный хирург.

Нам сообщили, что в лазарет на санях везут триста раненых. Мы ждем их напрасно. После обеда их все еще нет в Григорове. Они вообще не появляются. Ни один человек не знает, что с ними произошло.

Время поджимает, пора ехать дальше.

– Желаю удачи! – Я протягиваю доктору руку.

Густель стоит наготове. Ему опять пришлось долго ждать. Мы пробираемся к автомобилю, еще раз проходя мимо разрушенной деревни, разбомбленных домов, обнаженных тел. Их укрывает падающий снег. Я совершенно не могу понять, почему все мертвые абсолютно обнажены. Может быть, бомбежка началась, когда они спали? Или с них просто сняли одежду? В России все возможно.