Отсутствие такого осознания низвело бы Сострадание до уровня обычной жалости.

«Пустота и Сострадание едины» (тонг гнид нъин– дже зунг джуг) – таков девиз тибетских адептов «великой колесницы». Бодхисаттва практически осуществляет свое сострадание, когда освобождается от иллюзии, которую создает вера в реальность воспринимаемого нами мира. Его умственная позиция, труднопостижимая для тех, кто не достиг ее, ясно описывается в «Алмазной сутре». Там мы читаем: «Когда бодхисаттва больше не верит ни во что, приходит время совершать дары», только тогда эти дары эффективны. Кроме того, сказано, что «когда бодхисаттва приведет в нирвану существ больше, чем песчинок в реке Ганг, он должен осознать, что не спас никого». Почему? Потому что если он поверит, что спас какое-то число существ, он сохранит идею «я», и в этом случае он не будет бодхисаттвой.

Это весьма трудные для понимания учения, каждый термин которого с трудом можно перевести на западный язык, причем и в этом случае он потребует пространного комментария.

Четвертая «колесница» – лама-мэд-па-тэгпа (буквально означает «нет более высшей»). Ее адепты учат, кроме всего прочего, что нирвана и мир явлений (нангси) [110] фундаментально тождественны, это два аспекта одного и того же, или скорее два в равной мере иллюзорных взгляда на Реальность.

Кроме вышеописанных четырех «колесниц», существует также «мистическая колесница» (нгаг-къи тэгпа), «тантрическая», или «магическая колесница» (гъюд-къи тэгпа) и некоторые другие.

Роль и личность бодхисаттвы по-разному понимается во всех «колесницах», но ему отводится важное место, и обычно необходимо получение ангкура бодхисаттвы, прежде чем будет получено допущение к мистическим «посвящениям».

Сомнительно, чтобы сам Будда проповедовал о бодхисаттвах. Истории его прошлых жизней – «Джатаки», в которых он предстает как бодхисаттва, – это явно измышления низшего порядка тех верующих, которые переиначивали традиционные индийские истории о перевоплощениях или выдумывали свои в том же духе. Кроме того, поведение исторического Будды было лишено эксцентричности, присущей многим бодхисаттвам. В его учении это также не поощрялось. Пример, который он рекомендовал своим ученикам, – это умиротворенный образ архата, мудреца, полностью сбросившего десять оков [111] , достигшего неколебимой безмятежности ума и живущего в нирване.

Впоследствии те из буддистов, чей разум не смог подняться до высот духовного совершенства этого рода, противопоставили бодхисаттву архату. Они превратили бодхисаттву в фантастического героя, чье чрезмерное милосердие часто проявлялось в невероятных деяниях, которые иногда противоречили здравому смыслу или даже были жестокими и безнравственными.

Самой популярной историей о бодхисаттве, вызывающей слезы у тысяч простодушных верующих от далеких границ тропического Цейлона до северных степей Монголии, является рассказ о Вессантаре.

Вессантара дал обет никогда не отказывать в том, о чем его просят, чтобы посредством накопления заслуг и благодеяний подготовить себя к возможности стать буддой.

Получилось так, что, будучи принцем и наследником трона, он отдал врагу волшебный камень [112] , который обеспечивал процветание и непобедимость отцовского царства. Завладев этим талисманом, враги вторглись в страну, грабя и убивая ее жителей. Безмятежность нашего героя ни в коей мере не была нарушена этим несчастьем. Он оставался верен своему обету – только обет имел для него значение.

Абстрактная добродетель такого рода не получила одобрения у министров при дворе отца: они изгнали принца. Верная жена Вессантары разделила его участь вместе с двумя детьми. Они поселились в лесу в убогой лачуге. Однажды там появился старый брахман. У него не было слуг, и поэтому он попросил Вессантару отдать ему детей в услужение. И тот с радостью сразу же отдал их брахману. Маленькая девочка и ее брат просили отца не отдавать их, потому что злой брахман будет с ними плохо обращаться, но и здесь принц не нарушил своего обета. Он даже обрадовался такой возможности проявить свое милосердие. Вскоре ему представилась еще одна возможность: в этот раз он отдал свою жену. В конце концов он предложил свои глаза слепому, чтобы «тот мог воспользоваться ими вместо своих» [113] .

Авторы таких историй представляют себе права главы семьи совершенно не так, как мы. С их точки зрения муж является законным собственником жены и детей. Отдавая их, он просто распоряжается своим имуществом. Поэтому поступок бодхисаттвы не вызывает у них возмущения: они расценивают этот поступок просто как отказ от очень дорогих вещей, то есть как великую жертвенность. В настоящее время такие варварские представления существенно изменились даже у народов, стоящих в стороне от цивилизованного мира, и современные последователи Вессантары часто утверждают, что «на самом деле он отдал свою жену и детей с их согласия».

Разумеется, эта история заканчивается хорошо: старый брахман оказался богом, который хотел испытать Вессантару, и вернул ему жену и детей. Другой бог «вернул ему глаза, ставшие еще более прекрасными, чем прежде», а вражеский царь возвратил драгоценный камень. Было бы удивительно, если бы совесть авторов подобных историй не возмутилась страданиями невинных жертв своего чрезмерно милосердного героя. Однако, по-моему, было бы ошибочно допускать такую оценку. Этих авторов интересовал один только принц, именно его они не хотели покинуть в его несчастьях, остальные же были для них просто номинальные персонажи, статисты, не представляющие никакого интереса. И, как это часто случается не только в сказках, но и в реальной жизни, экстравагантное милосердие, к которому обязывает бодхисаттву его обет, оборачивается не чем иным, как чудовищным эгоизмом.