Одним словом, здесь речь идет об истинном «посвящении», как его понимают учителя мистицизма в Тибете. Так это или нет, но свое мнение по данному вопросу они держат при себе. Подобная концепция посвящения является одной из глубочайших тайн их эзотерических учений.

И все же, как шутя сказал мне один лама: «Эзотеризм появляется только тогда, когда нет понимания; это еще одна маска неведения. Проницательный и исследующий разум открывает все».

Даже не обладая даром исключительной прозорливости, можно легко понять уроки, преподносимые многочисленными историями о самопосвящениях. Я приведу одну из многих, подробности которой, даже помимо их конкретного содержания, не лишены интереса как изображающие тибетские обычаи.

Я незнакома с Таши Дадулом, но у меня есть веское основание считать его историю совершенно достоверной, так как она носит отпечаток тибетского менталитета, а те люди, которые рассказали ее мне, полностью заслуживают доверия. Даже если некоторые детали в ней и были искажены, все же она весьма ценна, поскольку содержит информацию о том, как сами тибетцы смотрят на «посвящение».

Таши Дадул был гьяронгпа [119] . Он принадлежал к тем средним классам тибетского общества, представители которых, за редким исключением, занимались торговлей. Молодой и красивый, женатый на преданной женщине из богатой семьи, отец трехлетнего мальчика и глава процветающего дела, Да– дул, как говорится, имел все, что нужно для счастья. И действительно, он был вполне счастлив, пока однажды не обнаружил на своем крепком теле первые признаки проказы.

Никто ни в его семье, ни в семье его жены никогда не болел этой страшной болезнью. Он жил в ожидании, с тревогой наблюдая за появлением смертельных признаков, но вскоре сомнения окончательно развеялись. Он проконсультировался у местных врачей, затем у врачей из других мест, чья репутация и искусность были широко известны, и в конце концов отправился в длительное путешествие за помощью к врачу из миссионерской больницы, расположенной на границе с Китаем. Он надеялся, что белый врач знает лекарственные средства, неизвестные в Тибете и Китае.

Однако белый человек также признал себя бессильным, как и его азиатские коллеги. Осмотрел ли он пациента? Естественно, тот, кто рассказал мне эту историю, о том не знал, но я помнила трагический случай такого же рода, когда молодой человек обращался ко мне в монастыре Кум-Бум. Он тоже ходил в больницу белых в Китае и прямо с порога спросил: «Есть ли у вас какое-нибудь лекарство от проказы?» Ему ответили отрицательно. Я посоветовала ему еще раз обратиться к европейскому врачу, не сообщая тому предварительно о характере своего заболевания. Может быть, это симптомы другой, излечимой болезни.

Я рассказала об этом частном случае для того, чтобы исключить всякую мысль о том, что в истории Дадула есть что-либо сверхъестественное. Те же элементы сверхъестественного, которые в ней упоминаются, имеют исключительно духовную природу.

Потеряв всякую надежду на науку, Таши Дадул, подобно многим отчаявшимся людям, обратился к религии. В отличие от других он не ожидал никакого чуда: считая себя совершенно неизлечимым, он хотел только подготовиться к смерти. Кроме того, он хотел уйти из дома, чтобы избавить своих родственников, и особенно молодую жену, от отвратительного зрелища, которое он скоро будет собой представлять.

Обратившись к одному отшельнику, Дадул попросил его благословения, а также спросил о каком-нибудь методе медитации. Затворник оставил его на некоторое время у себя, а затем посоветовал ему созерцать Джигджеда (Ужасающего), великого йидама «желтошапочников».

Живя в полном уединении, он не нуждался бы ни в какой иной религиозной практике – этой ему вполне было бы достаточно.

Затем лама даровал пациенту ангкур Джигджеда, частично объяснив ему символ формы и позы йидама, и расстался с ним.

Дадул быстро уладил все свои дела, связывавшие его с прежней жизнью, которую он покидал до конца своих дней. Он отдал все свое имущество родственнику, вверил ему сына и обязал его обеспечивать все нужды своей жены, поскольку она оставалась вдовой. Кроме того, он освободил жену от всех обязательств по отношению к себе, теперь она могла снова выйти замуж, если того пожелает.

Рассказ не задерживается подробно на описании чувств несчастного человека, покидающего мир в полном расцвете сил. Тибетцы не распространяются насчет чьих-либо сокровенных эмоций. Сентиментальные излияния Миларепы являются исключением в его суровой стране… кроме того, Джецун Миларепа был поэтом.

На расстоянии нескольких дней пути от своей деревни Дадул построил себе жилище, воздвигнув каменную стену у входа в довольно большую пещеру. Он выбрал место на склоне горы, вблизи стекающего в долину родника. Совсем нетрудно было отвести часть ручья, заставив его протекать непосредственно у входа в убежище. Дадул замазал глиной щели в камнях, которые составляли стену. Наверху он протянул кошму из шерсти яка, из которой обычно пастухи делают навесы. Он также построил вторую, внешнюю стену, за которой те, кто будет приносить ему два или три раза в год пищу, могли бы, не видя его, оставлять мешки с провизией и топливом. Затем, при помощи тех сопровождавших его людей, он сложил в пещере принесенную ими провизию, одеяла, кошму, подушки и одежду [120] .