К тому времени власть, обретенная анархистами в Барселоне, вызвала у них чувство ответственности, изумлявшее тех представителей среднего класса, которые еще оставались в городе. CNT приказал всем своим членам возвращаться на работу. Сам анархистский профсоюз уже обладал немалой властью: своей радиостанцией, восемью ежедневными газетами, массой еженедельников. Периодические издания отслеживали каждый аспект жизни общества. На частых митингах выступали лучшие ораторы анархистов. В подобном размахе деятельности кое-кто из анархистов усмотрел забвение чистоты прежних идеалов: вожди, по их мнению, стали политиканами, которых интересует только власть. Это был единственный случай в истории, когда анархисты контролировали жизнь большого города. И можно только удивляться, как мало пользы извлекли они из этой возможности.

После убийства Трильяса, президента профсоюза докеров UGT, – скорее всего, это было делом рук анархистов – FAI и CNT вместе с другими партиями осудили это преступление. В один голос они предупредили, что любой, кто позволит себе стрелять или грабить, будет казнен. «Уголовный мир Барселоны позорит революцию», – заявили они. FAI приказал всем своим членам проявлять особую бдительность, чтобы пресекать такие позорные действия. «Покончить с этими подонками! Если мы этого не сделаем, то уголовники разделаются с революцией, обесчестив ее». Официально политика анархистов была довольно сдержанной – и должна была быть таковой по крайней мере «до падения Сарагосы». Но по ночам на дороге, ведущей из Барселоны к горе Тибидадо, продолжала слышаться стрельба. Не прекращались аресты «фашистов». Что будет после победы? Конечно, не дешевая «буржуазная» демократия «Эскерры». UGD и CNT смогут «руководить всей хозяйственной жизнью Испании без помощи извне». Но 26 июля CNT в Каталонии официально предупредила своих сторонников, что не стоит «заглядывать дальше победы над фашизмом».

Одним из необычных последствий господства анархистов в Каталонии стало перерастание движения каталонских сепаратистов (номинально они продолжали руководить Каталонией) в партию, которая, как правило, поддерживала мадридское правительство7. Барселонская милиция с анархистами во главе распространила свое влияние по всему Арагону, что гарантировало республиканцев от противостояния центрального правительства. 9 августа в Олимпийском театре в Барселоне состоялся массовый митинг анархистов, протестующий против распоряжения Мадрида о призыве в армию части резервистов, где им придется служить под командой офицеров. «Мы не может быть солдатами в форме! Мы хотим оставаться милицией Свободы! Конечно, на фронте. Но только не в казармах с солдатами, не имеющими отношения к Народному фронту!» Протестуя против центрального правительства, они наконец сомкнули ряды с давними каталонскими сепаратистами. Но Женералитат, опасаясь последствий появления «политических армий», согласился с правительством в Мадриде и поддержал создание регулярной армии с назначенными сверху офицерами, без определенных политических убеждений. В этом важнейшем пункте Женералитат получил поддержку новой Объединенной социалистической партии Каталонии (PSUC), состоящей из четырех левых групп, которые объединились после мятежа. Хотя генеральным секретарем партии стал ветеран социалистического движения (и антианархист) Коморера, коммунисты (так же как и в слиянии молодежи национальных социалистов и коммунистов в апреле), благодаря их подавляющему большинству, уму и твердости, стали доминировать в партии. PSUC даже вошла в Коминтерн. UGT в Барселоне, где она, конечно, находилась под политическим руководством социалистов, тоже попала под контроль коммунистов. Если к 19 июля в барселонских профсоюзах состояло 12 000 членов, то к концу месяца их число выросло до 35 000. Наличие партийного билета или профсоюзной карточки помогало раздобывать пищу, и, кроме того, революционная обстановка настойчиво требовала объединения. И хотя по сравнению с CNT (только в Барселоне этот профсоюз числил в своих рядах 350 000 человек) эта организация была весьма малочисленной, она стала ценным подарком для коммунистов.

PSUC, естественно, склонялся к армейской системе, а не к милицейской. Коммунистическое руководство партии не стало поддерживать настроения масс, ибо надеялось завоевать господство путем проникновения в официально признанное правительство. По сути, не существовало партии, которая так, как коммунисты, была заинтересована в распространении в армии своих политических взглядов. Они надеялись добиться цели путем пропаганды в среде офицеров и рядовых. Тем не менее формальная политика коммунистов в Барселоне и Мадриде отвергала все, что могло бы помешать победе в войне, а «политические контакты между товарищами» должны были приблизить победу. Все же PSUC постоянно ссорился с анархистами из-за любых мелких реформ, предлагаемых Женералитатом, – на 15 процентов повысить заработную плату, ввести 40-часовую рабочую неделю. Кроме того, в первые же дни после разгрома мятежа PSUC предложил оказать финансовую поддержку вдовам погибших бойцов. Но Гарсиа Оливер, выступавший от имени CNT, заявил, что «уменьшение рабочих часов может привести к поражению революции». Коммунисты, которые планировали проводить социальные реформы лишь после победы революции, также не собрались удовлетворять настоятельные требования бедных слоев населения, которые уже не испытывали желания присоединяться к анархистам.

Ссоры, временами вспыхивавшие между анархистами и коммунистами, отражали те противоречия, которые много лет назад существовали между Марксом и Бакуниным. Они обрели особую остроту именно теперь, когда предполагалось, что PSUC может войти в региональное правительство. 31 июля Компаньс повысил свой ранг – он был теперь не просто президентом Женералитата, а президентом всей Каталонии. Это был новый шаг к обретению полного суверенитета Каталонии, и, как и все прочие, он не был согласован с Мадридом. Три члена PSUC вошли в преобразованный Женералитат. Анархисты угрожали покинуть Комитет антифашистской милиции, если PSUC не выйдет из правительства. Что партии и пришлось сделать. Их время нанести ответный удар еще придет. Но они уже попытались разоружить милицию анархистов в тех кварталах, что находились под их контролем. CNT, объявив эти намерения предательскими, яростно выступил против и добился успеха. «Товарищи, – обратился 5 августа FAI к PSUC, – вместе мы одолели кровавое чудовище фашистского милитаризма. Так давайте же будем достойны нашей победы и до окончательного триумфа станем крепить единство наших действий. Да здравствует революционный антифашистский союз!»

В стороне от анархистов и PSUC стоял POUM, полутроцкистская партия, главным образом из бывших каталонских коммунистов. Она значительно выросла с начала войны. Многие вошли в нее, считая, что партия эта противостоит и недисциплинированности анархистов и жесткости PSUC. Иностранцы, проживавшие в Барселоне, вступали в POUM из-за романтических убеждений, считая, что эта партия в самом деле воплощает великую мечту об Утопии. Доктор Боркенау отметил, что в среде этих политэмигрантов царила атмосфера политического энтузиазма; они откровенно радовались приключениям, которые несет с собой война, с облегчением чувствовали, что серые и грустные годы изгнания позади, и безоговорочно верили в «полный успех» республиканцев. И POUM, чья новая штаб-квартира расположилась в отеле «Фалькон» на Рамблас, сосредоточил усилия на том, чтобы его незнакомое имя стало широко известно в обществе – большие буквы этой аббревиатуры появлялись на автобусах и машинах, шла настойчивая агитация за создание правительства «только из рабочих».

События в Барселоне нашли отражение во всей Каталонии и в республиканском Арагоне. В пуэбло были созданы политические комитеты. Власть, как и повсюду, оказалась в руках самой сильной партии, несмотря на ее формальное представительство. Повсюду она принадлежала CNT, но в провинции Лерида господствовал POUM. Обычно над зданием муниципалитета висел красный флаг с серпом и молотом, напоминая о магнетическом притяжении, которое СССР вызывал у всех пролетарских партий, а не только у коммунистов. Железные дороги и общественные службы находились под контролем только CNT и UGT. Церкви во всех деревнях были сожжены. В некоторых местах, где до августа их не поджигали, особенно на курортах вдоль побережья Коста-Браво, излюбленных средним классом, преобладали умеренные настроения. Доктор Боркенау заметил, с какой печалью женщины несли в костер молитвенники, образы, статуэтки и другие талисманы, которые имели не столько религиозную ценность, сколько были предметами семейной гордости, частью повседневной жизни семьи. В целом все представители «буржуазии», включая священников, юристов, врачей, были расстреляны, а их дома и земли перешли к муниципалитетам. Как и повсюду в Каталонии, жестокость революционеров сопровождалась странными проявлениями великодушия. Например, французскому писателю и летчику Антуану де Сент-Экзюпери, который в то время был военным корреспондентом, удалось уговорить революционный комитет одной деревни даровать жизнь монаху, пойманному в лесу. Анархисты обменялись радостными рукопожатиями друг с другом и с монахом, поздравляя его со спасением.

В Каталонии не было больших поместий, и революционеры не могли решить, что делать с землей, которая попала им в руки. Наконец осенью было принято решение: половина конфискованных земель переходит под управление комитетов, а вторая половина распределяется между беднейшими крестьянами. Комитеты в пуэбло будут получать и половину арендной платы, а другая половина значительно сокращена. В Каталонии не могли предусмотреть, как крестьяне будут обращаться с собственностью «буржуев». В Сереньене, где не осталось ни одного представителя среднего класса (включая и ветеринара), доктор Боркенау вместе с английским коммунистом Джоном Корнфордом наблюдал, как уничтожались все документы, имеющие отношение к сельскому хозяйству. Посреди главной площади был разведен огромный костер, языки пламени которого поднимались выше церкви, и молодые анархисты торжествующе кидали в него все новые связки бумаг.