Гейнц Ш. знал его еще по Суздалю. Так что не я открыла этот талант.

Мы охотно оставили бы у себя пленного, способного сочинять стихи и пьесы. Но оказалось, что наше Нормировочное бюро не нуждалось в людях. Я подумала: в лагере номер один, возможно, и есть несколько одаренных людей. Но ни один из них не мог взять художественную самодеятельность в свои руки. Тамошнее бюро ищет пленного с организаторскими способностями. Короче, я направила его туда. Йозеф К. проявил себя в этом отношении прекрасно. И очень помогал нам во многом. Например, когда мы отменяли тайком существующие особые пайки для «лагерной знати». С тех пор эти небольшие пайки выдавались только по врачебному предписанию.

Йозеф К. помог создать в лагере художественную самодеятельность с оркестром, квартетом, театральной труппой. Он был ее душой. Он поставил «Разбойников» и «Племянника в роли дядюшки» Шиллера, а также «Тай Янг пробуждается» Фридриха Вольфа. Он написал также, на мой взгляд, весьма безвкусное ревю «Мисс Эвелин». Поскольку оно предназначалось для Нового года, я смотрела на это сквозь пальцы. Капельмейстер Тони Н. сочинил для ревю музыку. В постановке участвовали и офицеры, которые до тех пор держались в стороне. Работа в самодеятельности помогала установить контакт с ними. Постепенно люди начинали задумываться и о политике.

«Если шейх говорит „проклятый капитализм“, то это еще отнюдь не социалистический реализм»,? сказала я автору после исполнения «Мисс Эвелин». Так утверждает сегодня Йозеф К., у которого много юмора и еще больше фантазии. Я что-то не помню, говорила ли я это. Помню, что сказала ему: «Ну и ну! Теперь пленные будут думать только о женщинах». Моя ирония ему не понравилась. Он чрезвычайно гордился своим «балетом», в котором выступали двадцать молодых мужчин. Танцевали на помосте, который тянулся через весь зал. Он был доволен этой своей выдумкой.

Йозеф К. стал переводчиком. Он давно полюбил русский язык и русскую литературу, изучил русский еще в плену. Теперь преподает язык тем, кто хочет изучить его быстро и в совершенстве. Применяет скоростной метод, который, как утверждает, изобрел сам.

В заключение расскажу еще вот что. Этот Йозеф К. написал мне под новый, 1971 год длинное письмо: «Меня давно увлекает один замысел? „Мы находим мать во Владимире“. Да, угадали, я хочу написать о вас. Суздаль, Владимир? это прекрасные древние города, на их фоне шел процесс перевоспитания, в котором вы принимали такое большое участие. Мне только не приходит в голову хорошее решение этой темы. Я ведь мало общался с главным действующим лицом. Правда, мне известны его большая чуткость, заботливость и доброта. И мне известны те трудные обстоятельства, в которых проявлялись эти великолепные человеческие качества. Такую книгу надо писать как гимн немецким коммунистам в эмиграции, как гимн германо-советской дружбе, зарождавшейся тогда в среде „пленных. Таковы мысли, занимающие меня. О том времени пишут много мемуаров. Но процесс перевоспитания был не побочным продуктом больших военных и политических событий. С точки зрения нынешнего дня он был одним из важнейших результатов. И наибольшее участие принимали в нем коммунисты, жившие тогда в Советском Союзе, к которым принадлежите и вы. Благодаря вашему вкладу Владимир стал для военнопленных университетом жизни. Вам следовало бы самой написать такую книгу. А может быть, привлечь к этому и нас? Благородная задача!..“

Он открыто признает: его мировоззрение начало меняться не под влиянием марксистского учения. Он был ревностным католиком. На него подействовала гуманность советских людей. Он восхищался ими. Это чувство он сохранил и до сегодняшнего дня. Чувство, которое разделяет с ним вся его семья. Его жена переменила свою профессию, стала переводчицей с русского. Каждая встреча с советскими людьми для нее радостное событие.

Мы союзники!

Когда темпераментные румыны узнали, что румынский народ прогнал ко всем чертям фашистское правительство, Антонеску и объявил гитлеровской Германии войну, лагерь заходил ходуном. Они отправились на работу с песнями, приплясывали, бросали вверх свои шапки и кричали: «Мы союзники! Мы союзники!» Прошли месяцы, а они все еще обращались к каждому советскому человеку, который им встречался, с этим восклицанием.

Теперь наступило время доказать, что это так. Румынские революционеры сформировали боевые части, которые должны были помочь добить фашизм. Возможность вступить в эти части была предоставлена и военнопленным. В нашем солдатском лагере все заявили о своей готовности. Конечно, по различным причинам. Как бы то ни было, брали не всех. Одного желания было мало, надо было иметь еще и ясную политическую ориентацию. Производился отбор. Подполковник сидел несколько дней со мной в комнате, и мы беседовали со всеми румынами, записавшимися в списки добровольцев. Нам помогал руководитель румынского актива. Он знал своих людей. На него можно было положиться.

Однажды, когда мы закончили эту работу, а подполковник уже хотел уйти, в дверь постучали. В комнату вошел горбатый румынский еврей. Его фамилии в списке на было. Единственного из всех сорока трех человек команды «смертников», с которыми он попал в плен. Пятидесятилетний мужчина, он выглядел, как старик, измученный жизнью. Он стоял перед нами и ничего не говорил; впрочем, в этом и не было надобности. Его влажные глаза, его вопрошающие жесты, вся его фигура умоляли нас. Наконец он обратился к подполковнику:

«Я прошу вас, разрешите мне уехать домой. У меня семеро детей. Я должен выяснить, живы ли они еще. А потом, пожалуйста, потом я возьму винтовку и пойду воевать. Ох, как я буду бить этих фашистов! Как буду бить! За мою жену, за моих детей, за всех».

Мы трое смотрели друг на друга. Обычно каждый из нас говорил свое мнение, когда тот, о ком шла речь, покидал комнату. Но на этот раз подполковник в его же присутствии обратился к руководителю актива: «Запишите его в список. Пусть он отправится к своим семерым детям».