— Нет, он один из тех ронинов, что сняли голову у господина старейшины.

Иори хотел было крикнуть: «Неправда!» но О-Мура уже метала в него гневные взгляды.

— Ты что сидишь, муж! Отчего скорее его не задержишь? Ты ведь сыщик Гэндзи по прозвищу Летучая Белка, чего же ты растерялся?

Этот голос словно бревном по спине ударил Гэндзи.

— Смотри! Как следует смотри! Прямо в глаза господину старейшине!

Гэндзи посмотрел голове в глаза. Они испускали странное сияние из этой тусклой гниющей плоти. Острые горящие гневом глаза смотрели прямо на него. Да, это были глаза великого старейшины, который стоял твердо, как скала, и который вел сыщика на кровавый бой прямо в гущу мятежных самураев, тех тысяч и тысяч ронинов, которыми грозил ему Иори.

Гэндзи воспрял духом, будто в него что-то влили.

— Именем закона!

Потянувшуюся к мечу руку изумленного Рокуго Иори отбросила алебарда, голову обвила и откинула назад веревочная петля.

Через минуту, гулко пиная в спину извивавшегося червем Иори, сыщик Гэндзи Летучая Белка отирал с лица пот:

— И этот негодяй кому-то еще грозил! Сейчас я проучу врага властей, пусть знает! Эй, О-Мура, я поволоку его, а ты следуй за мной и неси голову. Да заверни ее как следует! — приказал сыщик, но потом, немного подумав, прибавил:

— Нет, пожалуй, для тебя это слишком большая честь. Я понесу сам. А ты иди впереди и тащи его. Если уж он забалует, так затянешь петлю и свернешь ему шею, пусть отправляется к Будде, и дело с концом…

— Эй ты, шагай давай! — О-Мура звонко хлестнула по заду Иори концом веревки. Она выглядела еще более суровой, чем сам Гэндзи.

Первой из храмовых ворот вышла О-Мура, ведущая Иори. Следом, в десяти шагах от нее, шел Гэндзи со вновь упрятанной в узел головой. Он уже был у самых ворот, как вдруг из их тени выскользнул черный силуэт человека.

Оторопевший Гэндзи взглянул на него и, увидев миндалевидные глаза в прорезях капюшона, попытался было закричать, но хлынувшая половодьем яркая вспышка сбила его с ног, не дав открыть рта.

Котё, самая популярная из гейш Янагибаси, которые зовутся «гейшами в хаори», уже собиралась уходить и, держа наискосок закрытый зонт, озабоченно поглядывала в вечернее небо. Хотя дело шло к середине третьего месяца, день выдался очень холодный, мог и снег пойти.

Вот уже три дня, как живые черные глаза ее то туманились влагой, то горели нетерпением, то тосковали. Все это время она не принимала приглашений. Но поскольку за ней снова, в который раз, прислали паланкин, отказывать больше было нельзя.

Она привела в порядок свои чувства и собралась идти к паланкину, ожидавшему у ворот квартала, как вдруг неожиданно в переулке между строениями появился мужчина в капюшоне.

— Ты, милый! — воскликнула женщина звонким от волнения голосом и бросилась к нему на грудь.

— Ушел, ничего не сказал, и три дня тебя не было — это жестоко, жестоко! Как я волновалась… — она почти плакала. Весь вид ее являл невиданную в Янагибаси преданность. Мужчина обнимал ее за плечи, кивал, глаза его смеялись.

— Я виноват. Срочное дело… Совершенно неожиданно…

— Неожиданное срочное дело? — Глаза женщины смотрели на него с тревогой. — Милый, уж не заболел ли ты опять?

— Болезнь… Может быть, — ответил мужчина с горькой усмешкой. — Впрочем, нет. Тебя это обрадует. Вернись-ка в дом. — И он вошел в маленький домик в глубине переулка. В этот момент Котё заметила, что ее муж Хиноки Хёма держит в руке какой-то большой узел — это показалось ей странным, с озабоченным выражением лица она поспешила на улицу отпустить паланкин.

Когда Котё вернулась в дом, Хёма уже снял капюшон и сидел на полу, скрестив руки. Узел лежал перед ним.

— А что за радость, про которую ты говорил?

— Сядь, пожалуйста. Это правда, у меня появилась надежда вернуться на службу в клан Мито.

— Как? В клан Мито?

Увидев, как она побледнела, Хёма улыбнулся:

— Да нет, не тревожься. Ты остаешься моей женой. Ты столько страдала… Я благодарен тебе…

— Да что все это значит?

— Прежде всего, взгляни сюда.

Увидев голову, явившуюся на свет из узла, Котё открыла рот и судорожно втянула в себя воздух.

— Это та самая голова врага, третьего числа перед воротами Сакурада ее добыли мои товарищи.

Хёма был одним из самураев, оставивших службу в клане Мито единственно ради этого нападения. То, что Котё назвала болезнью, было намеком на жаркие, лихорадочные споры, которые много раз велись и в этом доме и в которых рождались планы убийства высших правительственных чинов, начиная со старейшины, и поджога сёгунского замка в Эдо или иностранной резиденции в Иокогаме. [49] Правда, перед самым инцидентом Хёма вынужден был покинуть боевой отряд…