— Привычка — страшное дело. То, к чему ты пристрастился до встречи с О-Маю, было смыслом всей твоей жизни. Ну, да теперь все кончено. Пошли!

Нагаи достал веревку и встал.

— Постойте! Пожалуйста, постойте! Я сейчас…

— Госпожа О-Маю, не к лицу это вам…

— Подождите!

Крупное тело О-Маю с быстротой ветра метнулось в дом, и она исчезла в комнате.

Матакити лежал ничком, схватившись за голову. Кажется, он плакал.

Вернулась О-Маю. Наверное, не прошло и мгновения. Она вдруг схватила правую руку Матакити и замахнулась принесенным с собой тесаком для дров.

— Что ты делаешь!

Одновременно с возгласом Нагаи тесак опустился на правую руку Матакити.

— А-а!

Брызнула кровь, раздался изумленный вопль Матакити.

Все пять пальцев правой руки были отсечены тесаком.

О-Маю, придавив коленом тело мужа, который, кажется, лишился чувств, подняла залитое слезами лицо и обратилась к Нагаи:

— Господин Нагаи! А теперь?.. На этот раз, может быть… Простите его! Только в этот раз!

— …

— Если нельзя, то я, его жена, отрублю ему пальцы и на левой руке…

Лицо О-Маю стало безумным. На белых пухлых щеках виднелись брызги крови.

— Н-но…

Даже Нагаи, не мог вымолвить ни слова. И как раз в эту минуту вбежал преследовавший Матакити сыщик Ясити с двумя агентами.

— Что случилось?

У Ясити округлились глаза.

— Ясити, здесь жена отрубила мужу пальцы.

— Но…

— Ясити!

— Слушаю…

Казалось, будто стражник и сыщик молча, одними глазами, о чем-то перешептываются.

— Понял! — Ясити энергично кивнул.

— Ну, тогда… — Нагаи снова посмотрел на Ясити, — если ты согласен, я тоже не возражаю.

Ясити подал знак обоим агентам и пошел к выходу. Нагаи Ёгоро последовал за ним и, уже согнувшись в низком проеме задней двери, обернулся к О-Маю:

— О-Маю-сан! Лекаря я позову…

Родилась в Токио в 1925 г. Окончила отделение японского языка Токийского женского университета Дзёси гакуин. Работала в издательстве «Сёгаккан» редактором журналов, адресованных молодым девушкам, — «Дзёгакусэй-но томо», «Мадемуазель». В 1961 г. была выдвинута на премию Наоки за «Повесть о зеленых мхах», оставила работу в издательстве и начала сотрудничать с журналом «Киндай сэцува», который издавали писатели Рётаро Сиба и Дзюго Куроива. Там и были опубликованы ее первые произведения. В 1964 г. Митико Нагаи присуждается 52-я премия Наоки за роман «Круг пламени», в котором описывается взлет и падение трех поколений Камакурского сёгуната. Достоверность ее исторических описаний получила тогда высокую оценку не только в литературных, но и в академических кругах. Затем Митико Нагаи обратилась к истории средневековой Японии и в 1982 г. получила литературную премию, присуждаемую женщинам-писательницам, за роман «Ледяное кольцо», в 1984 г. — премию Кан Кикути за новаторский вклад в историческую прозу, а также за создание многогранной картины средневекового общества; кроме того, ей была присуждена 22-я премия Эйдзи Ёсикава за серию исторических романов «Ветер и облако». В 1994 г. в издательстве «Тюо Коронся» вышло Полное собрание исторических сочинений Митико Нагаи в 17 томах.

Звук был совсем слабый, да и был ли это звук? Скорее — дуновение ветра, слегка колыхнувшего тьму на краю открытой галереи.

— Калитка плохо прилегает.

Мунэнобу, чья рука с чайной чашкой вдруг застыла, сказал это не глядя на Мио.

— Да, кажется, так.

Мио тоже смотрела мимо него на приглушенно поблескивавшую поверхность черной чашки, которую муж держал в руках. С некоторых пор эти двое избегали смотреть в лицо друг другу даже дома. В тот момент, когда легкий ветерок снова шевельнул плетеную калитку на задах усадьбы, Мунэнобу впервые за долгое время поднял глаза и пристально посмотрел прямо в лицо Мио, а затем молча указал подбородком в сторону калитки:

— Через нее…

— Что?

Мио сначала, видимо, не поняла его. Она невольно подняла на него свои глаза с удлиненным разрезом, но Мунэнобу уже не смотрел на нее, он разрешил все одним словом:

— Уходи. Через эту калитку.

— …

— Прямо сейчас. Вместе с Аи.

— …

— Ты возвращаешься в клан Ёнэда.

— В семью Ёнэда? Вы приказываете мне вернуться в родительский дом?

— Да.

Мио пристально следила за его губами. Но на этом Мунэнобу резко оборвал разговор, отвернулся от светильника и погрузился в молчание. Его глаза, некогда сиявшие глубоким ясным светом, теперь излучали лишь тоску, а черная щетина на ввалившихся щеках производила впечатление запущенности и одичания.

Наверное, эти слова неминуемо должны были когда-то прозвучать между ними. Но разве так нужно было сказать их? И почему этим тихим осенним вечером? В словах Мунэнобу совсем не ощущалось жара ненависти или гнева, лишь холод отторжения, сухость, не допускавшая никаких вопросов со стороны Мио.

Некоторое время оба молчали. Стало вдруг невыносимо холодно, и, кроме прерывистого хора переживших свой срок осенних цикад, в ночи не было ни звука. Прислушавшись к этой безмолвной тьме, Мунэнобу коротко кашлянул:

— Уходи немедленно, сейчас ты еще, может быть, успеешь.

— …

Что значило это «успеешь»? И что будет, если «не успеешь»?

Мунэнобу снова обратил на Мио излучавший тоску взгляд:

— Ты ведь знаешь, что случится сегодня ночью?

Мио не ответила. На ее бледных щеках мелькнуло подобие улыбки.

— Как странно… Этой ночью я тоже услышала стук калитки…

— …

— Раньше вы часто говорили, что слышите звук колокольчика. А мне он был совсем не слышен.

Слух у Мунэнобу был удивительный. Вскоре после их свадьбы он иногда просыпался среди ночи и говорил: