Градовский Залман
Шрифт:
С детства он жил в Киеве, в юности (после революции) побывал в Палестине, а вернувшись, жил в Крыму, в еврейской коммуне Войя-Нова; тогда же организовывал на Украине детские дома для беспризорных еврейских детей. С 1930 года он обосновался в Москве, где окончил Тимирязевскую академию, аспирантуру по генетике на биологическом факультете МГУ и защитил кандидатскую диссертацию. После защиты работал в Институте животноводства, а затем в Институте генетики, у Н.И. Вавилова. После ареста Н.И. Вавилова в 1941 году и прихода в институт Т.Д. Лысенко ушел из института и был принят в Институт ботаники АН УССР, но после войны вернулся в Москву, а в 1948 году, после известной сессии ВАСХНИЛ, был принят в Ботанический институт АН СССР в Ленинграде. Главной сферой его научных интересов была генетическая теория селекции.
В еврейских кругах М. Карп считался знатоком идиш и иврита, одно время даже работал над собственным учебником иврита. В начале февраля 1953 года его арестовали и осудили за сионизм на 10 лет (и это уже после смерти Сталина и отмены дела врачей!), которые он провел в Тайшете, освободившись в 1956 году, но не по реабилитациии, а как тяжело больной. Через несколько лет с него сняли судимость, но сам за реабилитацией он обращаться не стал. Последние годы жил под Ленинградом (как нереабилитированный он не имел права вернуться в город), а потом под Москвой. Умер в Москве и похоронен на Востряковском кладбище.
Как, когда и при каких обстоятельствах им был выполнен этот перевод, остается загадкой: ни архивисты, ни члены его семьи не располагают об этом никакими данными. Самой поздней и крайне маловероятной датой могло бы быть начало 1953 года: в феврале М.Л. Карп был арестован. Материалы Градовского были переданы в ВММ МО РФ, предположительно, в 1948 году: заказ учреждением Министерства обороны в этот и последующие годы на перевод с еврейского языка именно Карпу был едва ли возможен. Поэтому наиболее вероятная гипотетическая дата этого перевода — 1948 год, когда М.Л. Карп впервые поселился в Ленинграде.
Третьей была переводчица ЧГК Миневич (1962 г. [105] ) и, наконец, четвертой — Александра Леонидовна Полян, чья работа, выполненная в 2007–2008 годах, впервые увидела свет в 2008 году в журнале «Звезда» [106] . Эта журнальная версия стала, по сути, первой в мире сводной и полноценной публикацией всех текстов Залмана Градовского — без каких бы то ни было изъятий и искажений.
7
105
См. о ее переводе в предисловии «От переводчика» А. Полян.
106
Звезда (Санкт-Петербург), 2008, № 7–9.
Корпус текстов Грановского открывают записные книжки, названные нами «Дорога в ад». В них описываются депортация из Келбасина в Аушвиц и первые дни пребывания в Аушвице. Едва ли они писались как нормальный дневник или путевые заметки — по дороге и «день за днем». Записи начались уже в лагере, писались явно по памяти, но все говорит за то, что попытки осознать происходящее начались очень рано.
Своеобразным ключом к этим заметкам явилось введение в их ткань риторической фигуры некоего воображаемого друга, которого автор, вызывающийся быть по отношению к нему своего рода Вергилием, зовет себе в свидетели и попутчики.
«Дорога в ад» открывается посвящением-перечислением всей погибшей семьи Градовского. Последнее сродни зачинам: трижды — перед каждой главой — оно встречается и в следующей части, в «В сердцевине ада», играя роль своеобразного рефрена [107] .
Далее текст записных книжек делится на две части. В первой описывается переселение семьи автора из Лунно в Келбасин, вплоть до погрузки в вагоны поезда, отправляющегося в Аушвиц. Во второй — описание дороги и самых первых дней пребывания в концлагере. Записки обрываются вскоре после того, как автора зачислили в члены «зондеркоммандо» [108] .
107
Возможно, эти рефрены писались позднее текстов глав и одновременно или хотя бы незадолго до него — с «Письмом потомкам». Для проверки этой гипотезы необходим доступ к оригиналу рукописи (важно было бы проанализировать бумажные носители, чернила, почерк), но такой возможностью мы, увы, не располагали.
108
Последняя страница записной книжки обрывается на фразе «Только недавно я…» — иными словами, текст, возможно, не завершен.
Второй текст Градовского — «В сердцевине ада», или «Посреди преисподней» — состоит из трех глав: «Лунная ночь», «Чешский транспорт» и «Расставание» [109] . Каждая посвящена явлениям или событиям, потрясшим Градовского. О таком вечном «событии», как луна, еще будет сказано ниже, два же других — это ликвидация 8 марта 1944 года так называемого семейного лагеря чехословацких евреев, прибывших в Аушвиц из Терезиенштадта ровно за полгода до этого [110] , и очередная селекция внутри «зондеркоммандо», проведенная 24 февраля 1944 года» [111] .
109
Две последние главы разбиты автором и на внутренние главки, снабженные авторскими же названиями. Но в «Лунной ночи», не говоря о «Дороге в ад», такого членения нет. Тем не менее принцип внутренней структуризации выдержан — в данном случае составителем — и в них отдельные смысловые блоки разделены друг от друга спусками.
110
Само создание этого лагеря чаше всего объясняют необходимостью пустить пыль в глаза возможной инспекции Международного Красного Креста. Из этого контингента выжили только 23 человека, в основном близнецы, которых отобрал Менгеле.
111
Обращает на себя внимание следующий — и, вероятно, не преднамеренный — параллелизм композиции «Дороги в ад» и «В сердцевине ада»: в обоих случаях их завершающим элементом является рассказ о селекции.
На первый взгляд странно, что среди таких ключевых событий нет ни одного, относящегося к 1943 году. Как и то, что нет упоминаний «стахановской» ликвидации венгерских евреев. Но почему, собственно, странно? Ведь речь идет главным образом о внутренних кульминациях индивидуального восприятия Градовского. И потом: разве у нас на руках полный, завизированный автором корпус всех текстов Градовского?
Все три главы «В сердцевине ада» начинаются практически одинаково — с обращения к «Дорогому читателю» [112] и скорбного перечисления своих близких, уничтоженных немцами (иногда они начинаются с упоминания матери, иногда с упоминания жены) [113] . Дважды повторяется и адрес нью-йоркского дяди Градовского. Это придает каждой главке, с одной стороны, некоторую автономность, а с другой — имеет и литературно-композиционный смысл, ибо выполняет роль еще одного рефрена, скрепляющего все части воедино.
112
Формально первое предисловие обособлено и играет тем самым роль предисловия ко всему тексту. Но для того, чтобы действительно им являться, оно слишком мало отличается от двух других.
113
Это имеет еще и сугубо практический смысл: автор не знал, какую из рукописей и куда он закопает, какая из них сохранится, и оттого время от времени он перемежал изложение такими «визитными карточками».