– Эля.

Она руку отдёрнула, от стола отошла и села на диван. В угол вжалась и снова к себе медведя прижала. Видимо, уходить не собиралась, решила переждать бурю, зная, что ни брат, ни мать сюда зайти не рискнут. Ресницами хлопала, кабинет оглядывала и молчала. Её упорное молчание больше всего Дмитрия раздражало. Он девочку взглядом посверлил, никакого эффекта не достиг и решил вернуться к работе. Хочет сидеть, пусть сидит, сама уйдёт, когда надоест.

Но он ведь не знал, что этот шаг повлечёт за собой такие последствия. Уже на следующий вечер, вернувшись с работы домой, он понял, что Эля ходит за ним хвостом. Он на кухню, и она тут как тут, он на диван в гостиную, и она на соседнем кресле устроилась. Тогда Дмитрий решил от неё в кабинете скрыться, не понимая, что происходит и начиная нервничать, но некогда запретная территория для всех кроме него, на этот раз Элю не остановила. Она появилась в кабинете через две минуты после него, принесла фломастеры, раскраску и устроилась за журнальным столиком, сдвинув на край все вещи Грановича. У него весь настрой на работу пропал в одно мгновение, сидел и смотрел на загадочного, и оттого опасного, ребёнка, который явно себе на уме.

Ей четыре года, напомнил он себе. Всего четыре. Что ты дёргаешься?

Поздно вечером, собираясь идти спать, Дмитрий в гостиной, у большого окна, увидел Марину. Она стояла, занавеску рукой отвела, и смотрела в темноту. Гранович не понимал, что она там видеть может, но смотрела внимательно, не отрываясь. Он тихо-тихо дверь кабинета за собой закрыл, хотел пройти мимо Марины молча, настроения не было что-то обсуждать, и даже до лестницы дошёл, но всё же обернулся и спросил:

– Что-то случилось?

Она дёрнулась, рука, по крайней мере, дрогнула, и занавеска выскользнула, лёгкой пеной загородила окно. Марина обернулась и на Дмитрия посмотрела, лицо было растерянное, видимо, на самом деле, не слышала его шагов. Можно было и уйти. А он остался зачем-то.

– Нет. Просто не спится.

Гранович руки в задние карманы джинсов сунул, а потом не удержался и на окно кивнул.

– А там что?

Марина немного рассеяно улыбнулась.

– Там снег. Много снега, и деревья, и луна. А главное, никого нет.

Он сделал шаг.

– Не можете привыкнуть к пригороду?

– Не могу, - созналась она. – Я всю жизнь жила, понимая, что кругом люди. Даже когда дома одна, за стенкой соседи, наверху шаги, этажом ниже телевизор работает. В окно выглянешь, а там тоже люди, дети гуляют, машины подъезжают. А тут так тихо.

– Не понимаю, это хорошо или плохо?

– Наверное, хорошо. – Марина покачала головой и тихо рассмеялась. – Не знаю.

– В субботу приедет ваш отец, Марина, - решил он её успокоить. Ему не очень нравилось её настроение, и даже то, как она улыбалась. Столько грусти было в её глазах. Нервно облизывала губы, голову опустила, и, кажется, не очень радовалась, что ему пришло в голову с ней заговорить. Так бы и стояла у окна, в одиночестве, и выглядывала что-то непонятное за окном. Интересно, а мужа она тоже так ждала? У окна?

– Это хорошо. – Подняла на него глаза. – Скажите, Дмитрий Алексеевич…

– Почему вы так ко мне обращаетесь?

Она сбилась на полуслове, и взгляд стал удивлённым.

– Как?

– Так официально. Кажется, мы в самом начале договорились с вами… В конце концов, я зову вас Мариной. – Гранович улыбнулся. – Или мне тоже перейти на отчество?

– Не нужно. – Марина занавеску зачем-то расправила, какую-то складочку сделала, затем от окна отошла. – Просто вы всегда такой занятой, и все вокруг вас зовут Дмитрием Алексеевичем, вот и мне показалось это… уместным, - наконец подобрала она нужное слово.

– Все остальные не живут со мной под одной крышей.

– Да, вы правы.

– Так что вы хотели спросить?

– Вы не будете против, если мы… то есть я, куплю настоящую ёлку?

– А почему я должен быть против?

Марина пожала плечами, явно стараясь уклониться от ответа. Но когда они глазами встретились, Марина решила сознаться:

– Николай Викторович предупреждал меня, что вы… не большой приверженец семейного уюта. А тут ёлка, камин, подарки…

– Даже подарки будут? – Гранович несколько натянуто усмехнулся. – Думаю, я как-нибудь переживу.

– Значит, вы не против?

– Марина, вы не должны спрашивать у меня разрешения.

– Я знаю, - проговорила она потерянно. – Просто никак привыкнуть не могу.

– К дому? – догадался он.

– Да. Дети всегда мечтали о большой ёлке, а нам совершенно некуда было её поставить, а тут столько места. Что даже страшно.

– Марина, а вы с Надеждой Михайловной говорили?

– Да. – Она выглядела немного испуганной. – Хотя, я могла бы…

– Не могли бы, - отрезал он. Прошёл к дивану и сел на подлокотник. – Марина, я не знаю, о чём вы говорите со своим отцом, но вы по-прежнему растеряны. И не понимаете одной очень важной вещи.

Марина руками себя за плечи обхватила, и невольно нахмурилась, не понимая, к чему он клонит.

– Какой?

– Вам не дом достался, это не наследство и не подарок. Нельзя продолжать ходить по полупустому дому, и смотреть на пустые углы. Нельзя спрашивать у меня разрешения поставить ёлку. Марина, ваша жизнь изменилась.

– Я понимаю.

– Нет. Вы ведь боитесь.

Марина нервно усмехнулась.

– Я не вижу в этом ничего удивительного. Не каждый день такое случается.

– Я знаю, и я понимаю. Но мне кажется, что вы никак не можете это принять.