— Хорошо, — сказал Трэдльс, когда все это было принесено. — Теперь, мистер Гипп, вы можете итти к себе и все обдумать. Прошу вас обратить особенное внимание на то, что я заявляю вам от лица всех здесь присутствующих: единственно, что вам остается, — это сделать так, как я вам сказал, и сделать немедленно.

Уриа, волоча ноги и уставившись глазами в землю, направился к двери, потирая себе подбородок. У порога он остановился и сказал;

— Я всегда ненавидел вас, Копперфильд, вы всегда были выскочкой и всегда были прошв меня.

— Я, кажется, уже говорил вам, — ответил я, — что ваша алчность и коварство зaставляют вас ненавидеть всех на свете. Быть может, вам будет полезно поразмыслить над тем, что люди на свете в алчности и коварстве не умеют остановиться вовремя и всегда перехватывают через край. Это так же верно, как то, что мы все когда-нибудь умрем.

— Или так же верно, как то, что в школе (той самой, где я проникся таким смирением) нам преподавали с девяти до одиннадцати, что труд есть проклятие, а с одиннадцати до часу — что этот самый труд является благословением божиим, отрадой и все в таком же роде, — с насмешкой проговорил Уриа, — Ваша проповедь не более последовательна, чем та, школьная. Вы думаете, что смирением ничего нельзя добиться, a вот, по-моему, я не смог бы без него так ловко обойти своего компаньона… С вами же, мистер Микобер, старый задира, мы посчитаемся.

Мистер Микобер с величайшим презрением, гордо выпятив грудь, смотрел на Уриа, пока тот, грозя ему пальцем, прокрадывался к двери. Потом мистер Микобер обратился ко мне с предложением «быть свидетелем восстановления взаимного доверия между ним и миссис Микобер». На это трогательное зрелище были приглашены и все остальные.

— Завеса, — так долго разделявшая нас с миссис Микобер, теперь отдернута, — заявил мистер Микобер, — а также мои дети и виновник их существования могут снова, не краснея, вступить в общение друг с другом.

Мы все были так благодарны мистеру Микоберу, и нам так хотелось это выразить ему, насколько позволяло наше волнение, что, конечно, мы все пошли бы к нему, но Агнессе необходимо было вернуться к отцу, — ему мы решились пока открыть лишь тень надежды, — да кому-нибудь еще надо было остаться сторожить Уриа. Это взял на себя Трэдльс, которого должен был вскоре сменить мистер Дик. Вот почему с мистером Микобером отправились только бабушка, мистер Дик и я.

Поспешно простившись с милой девушкой, так много в жизни сделавшей для меня, я дорогой задумался о том, от какого ужаса, быть может, она была только что спасена, и благословил судьбу за посланные мне тяжелые дни, благодаря которым я познакомился с мистером Микобером.

Квартира его была недалеко, и так как входная дверь вела прямо в гостиную, а он влетел туда, по своему обыкновению, стремглав, то мы тотчас же очутились среди его семейства.

— Эмма! Жизнь моя! — воскликнул мистер Микобер, бросаясь в объятия своей супруги.

Миссис Микобер вскрикнула и прижала его к своей груди. Мисс Микобер, нянчившая «невинного пришельца», о котором писала мне миссис Микобер в своем последнем письме, была поражена и растрогана. «Невинный пришелец» запрыгал. Близнецы проявляли свою радость не совсем благовоспитанным, но невинным образом. Мистер Микобер-младший, характер которого пострадал от ранних жизненных разочарований, сделавших его угрюмым, так расчувствовался, что заплакал.

— Эмма! — заговорил мистер Микобер. — Туча, заволакивавшая мою душу, рассеялась. Наше взаимное доверие, так долго когда-то сохранявшееся, восстановлено и никогда больше не будет нарушено… А теперь приветствую тебя, бедность! — воскликнул мистер Микобер, заливаясь слезами. — Приветствую и вас, невзгоды, бесприютность, голод, рубища, холод и нищенская сума! Теперь вы не страшны! Нас будет поддерживать взаимное доверие!

Выкрикнув это, мистер Микобер усадил свою супругу на стул и принялся поочередно целовать всех членов семейства. Тут он снова восторженно заговорил о всевозможных грядущих бедствиях, приглашая всех своих выйти с ним на улицу, чтобы, распевая хором, снискивать себе пропитание, ибо, по его словам, ничего другого для поддержания существования у них не оставалось.

Но прежде всего, прежде даже, чем организовать этот семейный хор, надо было привести в чувство миссис Микобер, упавшую в обморок. Этим занялись бабушка и мистер Микобер. Когда хозяйка дома пришла в себя, ей представили бабушку. Меня она тотчас же узнала.

— Простите меня, дорогой мистер Копперфильд, — сказала бедная миссис Микобер, подавая мне руку, — нервы у меня вообще не особенно крепки, и радость, что между нами с мистером Микобером окончились все недоразумения, была мне не по силам.

— Это все ваши дети, миссис Микобер? — спросила ее бабушка.

— Пока это все, — ответила счастливая мать.

— Боже мой! воскликнула бабушка. — А мне просто не верилось, что это все ваши дети. Так это в самом деле все ваши?

— Да, мэм, это все — наше потомство, — подтвердил мистер Микобер.

— А скажите, — в раздумье спросила бабушка, — к какой карьере предназначаете вы вот этого взрослого молодого человека?

— Приехав сюда, — начал пояснять мистер Микобер, — я надеялся устроить Вилькинса в церковь, или, говоря иначе, в церковный хор. Но в величественном соборе, которым так славится этот город, не оказалось вакансий для тенора, и сын мой принужден вместо священных гимнов распевать в увеселительных местах.