— Ах, Агнесса, смотрите, смотрите!

Какое сочувствие, какое горе написано на ее лице! Слезы ручьем бегут по щекам. Ни слова не говоря, она рукой показывает мне на небо.

— Агнесса?!.

Все кончено…

В глазах моих темнеет, и некоторое время я ничего не сознаю…

И поныне я не представляю себе ясно, когда был впервые поднят вопрос о моей поездке за границу и как мы все сошлись на том, что мне необходимо искать успокоения в путушествии с его сменой впечатлений. Во всем, что мы думали, говорили и делали в это горестное время, так сказалось спокойное влияние Агнессы, что, мне кажется, ему следует приписать и этот проект.

С того незабвенного мгновения, когда Агнесса встала передо мной с поднятой к небу рукой, она была добрым гением моего опустевшего дома. Позже я узнал, что моя жена-детка умерла на ее груди с улыбкой на устах. Когда я очнулся от обморока, она смягчила мое горе слезами сострадания, а слова ее дышали миром и надеждой.

Но продолжаю свое повествование.

Я должен был уехать за границу. Теперь, когда Дора была похоронена, мне оставалось только дождаться того, что мистер Микобер называл «окончательным распылением» Гиппа, а также отплытия эмигрантов. По настоянию Трэдльса, все время после «извержения» работавшего в Кентербери и проявившего себя в эту горестную пору моим самым нежным и преданным другом, мы — то есть бабушка, Агнесса и я — также поехали в Кентербери, Здесь мы начали с того, что направились прямо к мистеру Микоберу, где нас уже ждал со своими книгами и бумагами Трэдльс. Когда бедная миссис Микобер увидала меня в трауре, она была очень потрясена: видимо, многие тяжелые годы не убили ее доброты.

— Ну, мистер и миссис Микобер, обсудили ли вы мое предложение эмигрировать? — таковы были первые слова моей бабушки, когда мы с ней сели.

— Дорогая мадам, — ответил мистер Микобер, — пожалуй, невозможно лучше выразить то решение, к которому пришли мы — миссис Микобер, ваш покорный слуга и, могу прибавить, наши дети, — как воспользовавшись словами одного знаменитого поэта: «Наша ладья — на берегу, а наша барка — в море!»

— Прекрасно, — сказала бабушка. — Я жду много доброго от вашего разумного решения.

— Мэм, вы оказываете нам много чести, — ответил мистер Микобер. Затем, указывая на сделанные им в записной книжке пометки, продолжал: — Что касается вашей денежной помощи в этом нашем предприятии, то я считаю нужным оформить все принимаемые мною на себя долговые обязательства по всем правилам, принятым в деловом мире, причем с точным указанием сроков уплаты: восемнадцать, двадцать четыре и тридцать месяцев.

— Устраивайте все, как вам будет угодно, сэр! — сказала бабушка.

— Мэм, мы с миссис Микобер глубоко чувствуем трогательную доброту наших друзей и покровителей. Но, повторяю, я хочу, чтобы все было оформлено, как между деловыми людьми.

Бабушка заметила, что раз обе стороны согласны на все, это нетрудно сделать.

— А теперь, мэм, — продолжал с некоторой гордостью мистер Микобер, — прошу разрешения доложить вам о наших домашних приготовлениях к предстоящей нам новой жизни — приготовлениях, которым, понятно, мы всецело отдаемся. Моя старшая дочь ежедневно в пять часов утра посещает скотный двор, чтобы научиться процессу (если это можно назвать процессом) доения коров. Мои младшие дети получили инструкцию наблюдать как можно ближе привычки свиней и домашней птицы в беднейших кварталах города. Их даже два раза при этом едва не переехали. Сам я в последние две недели уделяю много внимания хлебопечению. Мой же сын Вилькинс, вооружившись тросточкой, выгоняет на пастбище рогатый скот, когда это позволяют ему делать пастухи.

— Чудесно! — одобрила бабушка. — А миссис Микобер, я уверена, также не теряла времени?

— Дорогая мадам, — отвечала миссис Микобер с деловым видом, — осмеливаюсь сознаться, что я активно не занималась вопросами, непосредственно связанными с земледелием или животноводством, хотя и хорошо знаю, что они потребуют моего внимания на чужбине. Время, которое я могу урвать от моих домашних обязанностей, я посвящаю переписке с моими родственниками с целью примирить их с мистером Микобером, которого они никогда не могли понять.

Мистер Микобер был несколько взволнован упоминанием об этих родственниках, но миссис Микобер быстро успокоила его, сказав:

— Они неспособны понять вас, мистер Микобер, в этом их несчастье, и я могу только жалеть их.

Тут мистер Микобер, поглядев на кучу книг и бумаг, лежащих перед молчавшим все время Трэдльсом, подал руку жене и церемонно удалился с ней, оставив нас одних.

— Мой дорогой Копперфильд, — начал Трэдльс после их ухода, откинувшись на спинку стула и глядя на меня с таким чувством, что глаза его покраснели, а волосы стали дыбом, — я не прошу у вас извинения за то, что обеспокоил вас вызовом по этому делу: я знаю, что вы глубоко заинтересованы в нем, и к тому же, оно может несколько рассеять вас. Хочу надеяться, дорогой друг, что вы не очень переутомились?

— Нет, я чувствую себя, как обыкновенно, — сказал я помолчав. — А вот о ком мы должны прежде всего подумать — так это о бабушке. Вы знаете, как много ей пришлось потратить сил.

— Конечно, конечно, — согласился Трэдльс, — разве можно забыть об этом?

— Но и это не все, — прибавил я. — Последние две недели она пережила какую-то новую тревогу и ежедневно бывала в Лондоне. Несколько раз она отсутствовала с раннего утра до позднего вечера. Знаете, Трэдльс, накануне нашей поездки сюда она вернулась домой почти в полночь, Вы ведь знаете, как бабушка всегда заботится о других. И вот теперь она ничего не хочет говорить мне, видимо боясь меня огорчить.