— Нет, — возразила бабушка.

— Значит, простите… есть такой человек, и он целиком во власти Гиппа?

— Да, друг мой! — ответила бабушка.

Огорченный Трэдльс объяснил нам, что мы больше не имеем власти над Уриа Гиппом и он несомненно, если только сможет, не преминет нанести нам любой ущерб или неприятность.

Бабушка продолжала оставаться спокойной, только несколько слезинок скатилось по ее лицу.

— Вы совершенно правы, — наконец сказала она. — Было очень предусмотрительно с вашей стороны напомнить об этом.

— Можем ли мы, я или Копперфильд, предпринять что-либо? — мягко спросил Трэдльс.

— Ничего, — ответила бабушка. — Тысячу раз благодарю вас! Все это пустая угроза, дорогой мой Трот! Позовите мистера и миссис Микобер. И никто ничего не говорите мне!

Сказав это, она разгладила рукой свое платье и, выпрямившись на стуле, стала глядеть на дверь.

— Ну, мистер и миссис Микобер! — обратилась к ним бабушка, когда они вошли. — Мы обсуждали… простите, что так долго… ваш переезд в Австралию. Вот на чем мы порешили…

И она рассказала им, к величайшему их удовлетворению, что им надлежало узнать. Особенную радость проявил мистер Микобер, предвкушая удовольствие подписать несколько векселей на имя бабушки, и немедленно помчался за вексельными бланками. Но через пять минут он вернулся, рыдая, в сопровождении чиновника, предъявившего ему к немедленной оплате (под угрозой ареста) вексель Уриа Гиппа. Заранее готовые к этому, мы тотчас же оплатили вексель, чиновник ушел, а мистер Микобер, сияя, уселся за стол и принялся подписывать векселя. Он проделывал это с таким усердием и восторгом, что было просто забавно смотреть на него.

Так закончился этот вечер. Мы с бабушкой чувствовали себя измученными горем и утомленными, а завтра нам предстояло ехать обратно в Лондон. Было решено, что Микоберы последуют за нами, как только распродадут свою обстановку, что дела мистера Уикфильда будут возможно скорее урегулированы Трэдльсом, а тем временем Агнесса приедет в Лондон…

Мы переночевали в милом старом доме. Теперь, когда он был освобожден от присутствия Гиппов, в нем легко дышалось, и я спал в своей прежней комнатке, как человек, вернувшийся домой после кораблекрушения.

На следующий день мы отравились в Лондон, но не ко мне, а к бабушке. Когда мы по-старому сидели с ней одни, перед тем как итти спать, она сказала:

— Трот, вы действительно хотите знать, чем я была озабочена в последнее время?

— Да, бабушка! Теперь, больше чем когда-либо, я не хотел бы оставаться в стороне, когда вы переживаете какое-нибудь горе или беспокойство.

— У вас самого было достаточно горя, дитя мое, и без моих маленьких огорчений, — нежно сказала бабушка. — Иного основания скрывать от вас что-либо, Трот, у меня нет.

— Я хорошо знаю это. А теперь, бабушка, расскажите мне, в чем дело.

— Хотите проехаться со мной завтра утром? — спросила она.

— Конечно.

— Значит, в девять, — сказала бабушка. — И тогда, дорогой мой, я расскажу вам все, все!

Ровно в девять мы выехали в маленькой коляске в Лондон.

После продолжительной езды по улицам мы остановились у большого госпиталя. Возле него у самого входа стояли простые погребальные дроги. Возница узнал бабушку и, по ее знаку, тихо поехал впереди нас.

— Вы понимаете теперь, Трот? — промолвила бабушка. — Он скончался…

— И скончался в госпитале?

— Да!

Она сидела неподвижно подле меня, но я опять увидел слезы на ее щеках.

— Он и раньше бывал здесь, — начала рассказывать бабушка, — давно уж он болел: его организм последние годы был надломлен. Недавно, узнав, в каком он состоянии, он просил вызвать меня. Его мучило раскаяние, очень мучило.

— Вы, конечно, откликнулись, бабушка?

— Я навестила его и после того немало пробыла с ним.

— Он умер в ночь перед нашей поездкой в Кентербери? Не так ли? — спросил я.

Бабушка кивнула головой.

— Теперь уж никто не может повредить ему, — проговорила она, — то была пустая угроза.

Мы выехали из города, направляясь к Горнейскому кладбищу.

— Лучше здесь, чем в городе, — заметила бабушка. — Он родился здесь.

Мы вышли из коляски и проводили простой гроб к могиле в углу кладбища, где он и был похоронен.

— Тридцать шесть лет тому назад, мой дорогой, я вышла замуж, — проговорила бабушка, когда мы шли обратно к коляске. — Да простит нас всех господь!