— Да, поручение ответственное, кого попало, например, простого адъютанта, не пошлешь… — ответил Сандалов с тщательно скрываемой усмешкой, и тут же, начальнически нахмурившись, вопросил: — Так как у Вас там дела, в 10-й?

— Да в целом ничего, товарищ генерал… До середины дня войска 10-й армии прочно занимают оборону у госграницы и лишь на левом фланге отошли на пару километров на Восток. Штарм-10 находится в лесу западнее Белостока. Плохо только, что связи со штабом Фронта не имеем… И еще… Не знаю, можно ли об этом говорить… — доверительно, как своему, продолжил полковник, — но скажу только Вам по большому секрету… Наша 9-я сводная авиационная дивизия в первый же день потеряла большую часть своих самолетов…

Продуктивную беседу прервал басовитый автомобильный гудок. К обочине подрулил сверкающий «ЗиС».

Командиры вытянулись в струнку.

Отрубив строевым четыре шага, Сандалов молодецким голосом прокричал представителю командования Запфронта генерал-майору И. Н. Хабарову:

— Товарищ генерал! Согласно приказа командарма-4 следую для проверки сводного полка подполковника Маневича! Жду Ваших указаний!

Хабаров, лениво отмахнувшись, как совсем недавно Сандалов:

— Вольно, товарищи… Вы из 4-й и..? А, из 10-й! Славно, славно… На ловца и зверь бежит… то есть не бежит, а стоит…

Генерал и полковник угодливо захихикали начальнической шутке…

— Ну, я хочу Вас обрадовать… Я сейчас прямо из Барановичей, там уже разгружается 47-й стрелковый корпус, а именно управление и 155-я стрелковая дивизия из Бобруйска. 143-я стрелковая дивизия следует туда же эшелонами из Гомеля, 55-я стрелковая дивизия перевозится фронтовым автомобильным полком по Варшавскому шоссе к Березе-Картусской… Ваша 100-я дивизия тоже вроде бы как поднята в поход из Минска, правда, отправляется мобилизованным из народного хозяйства транспортом и пешим порядком, так что скоро ее не ждите… Однако уже сейчас сил у нас более чем достаточно! — генерал барственно-покровительственно, сверху вниз взглянул на послушно внимающих, смотрящих ему в рот Сандалова и Пэрна и продолжит: — Скоро, очень скоро, через какие-нибудь два-три дня, Вы будете спать совсем спокойно… Резервов у Вас будет предостаточно… Надежно прикроем левый фланг Белостокского выступа, а потом рванем — прямо на Берлин!

22 июня 1941 года. 21 час 01 минута.

Проселочная лесная дорога Высокое — Каменец

Шлепая по пыли широкими гусеницами, артиллерийский трактор — открытый, без кабины — со скоростью 4 км/час медленно, но верно волок по узенькой лесной дороге 152-мм гаубицу и два прицепа со снарядами и прочим нужным скарбом…

В обход Бреста — по широкой дуге, 447-й корпусной артполк совершал марш к Малорите.

Внезапно, не глуша мотор и даже не останавливая машину, чумазый тракторист соскочил из кабины, расстегнул на бегу штаны, присел тут же, у обочины…

Подтеревшись сорванным лопухом, он за несколько минут догнал свой самостоятельно ползущий трактор и ловко на ходу запрыгнул в кабину… Марш продолжался…

— Да, вот такая у нас мобильность… — задумчиво сказал наблюдавший эту сцену командир батареи.

22 июня 1941 года. После заката

Заходит кровавое солнце первого дня войны…

Над Крепостью все еще стоит дымное облако от догорающих пожаров…

Немцы сейчас обстрел прекратили, потому как: «Война-войной, а обед строго по расписанию». Кроме шуток, сейчас у них — перерыв на ужин.

Пользуясь затишьем, красноармейцы разгребают завалы, выносят и складывают у клуба тела погибших. Купола бывшей гарнизонной церкви Святого Николая печально и молча смотрят на воинов, смерть принявших на поле брани за Отечество. В это же время другие бойцы приводят в порядок осыпавшиеся окопчики на главном валу. Их уже соединили в неглубокую, пока по грудь, но уже намечающуюся приличную траншейку…

Работами деятельно распоряжается юный ротный, тщательно соотносясь с деликатными советами Кныша…

На Госпитальном острове батальонный комиссар Богатеев, бормоча сквозь зубы нехорошие слова, роется в развалинах госпитальной аптеки, поглядывая через плечо на готовую каждую минуту рухнуть ему на голову обгорелую балку и вытаскивая из-под груд обгорелого кирпича периодически то одну, то другую полусгоревшую коробку, при виде которых ассистирующие ему медсестры каждый раз разражаются бурей искренних восторгов.

Их можно легко понять — только первый день воюют, а в лазарете уже чего-чего только нет! Бинтов нет, ваты нет, анальгетиков нет… Ничего практически нет. Очень большой расход, в разы против довоенных расчетов. Недаром великий Пирогов так и называл войну: «Травматическая эпидемия!»

Когда Богатеев иной раз бросает взгляд из окна с выбитой рамой на пятачок асфальта перед хирургическим корпусом, его вдруг невольно охватывает совершенно странная, непроизвольная, совершенно непонятная ему ознобная дрожь…

И тогда те слова, которые он бормочет, становятся уж очень нехорошими…

Майор Гаврилов в подвале Белого дворца, который стал черно-закопченным, горюя об отсутствии толкового начштаба, готовит боевой приказ на следующий день. Тяжкую обязанность — писать письма семьям погибших командиров — он оставил «на потом»… Да и потом — куда письма писать? Где их теперь искать, семьи? Живы ли вообще они? Вот, например, семья Фролова…