И вот ранним багдадским утром в российском представительстве в спальне посла появились нежданные гости.

— Давай, Васек, вставать пора. — Палач подчеркнуто благодушно толкнул дипломата автоматным стволом.

Тот сонно заворочался, а вот жена, резко открыв глаза, было взвизгнула, но человек в черном (один из отобранных Федором федаинов) зажал ей рот и слегка придушил. Тут уже и посол испуганно подпрыгнул и сел на всклокоченной постели, пугливо озираясь.

— Ты, главное, не бзди, — посоветовал Палач и обнадежил: — Если будешь с нами дружить, ни тебе, ни суке твоей вреда не будет. А если нет, так ты сразу скажи, чтоб мы время не теряли, — Ахмед вам бошки враз отпилит.

— Буду, — не раздумывая, выпалил дипломат и горько заплакал от потрясения и унижения.

Палач погладил его по голове и коротко ударил под дых. Шоковая терапия возымела действие — отдышавшись, посол обрел способность мыслить более-менее связно. Этим немедленно воспользовался Палач.

— Давай-ка, браток, звони этой марионетке долбаной — премьеру здешнему. Скажи, что срочно тебе с ним перетереть надо. Типа скажи, Кремль тебя делегирует.

Дипломат потрясенно глядел на Палача и никак не мог собраться с силами для ответа. Времени дожидаться у Федора не было, поэтому он подмигнул Ахмеду. Тот немедленно слегка подрезал горло пословой жене. Супруг мгновенно оживился и принялся набирать номер указанного персонажа.

О встрече договорились быстро, как Палач и предполагал. Решающую роль сыграл намек на то, что в Москве принято-таки решение отправить в Ирак ограниченный воинский контингент взамен американского. Марионетки давно об этом просили. Да и Госдеп не возражал. Все равно ж, контроль ясно в чьих руках…

Уже через несколько минут Палач со товарищи мчались в машине российского посольства по багдадским улицам.

Федор был представлен главе кабинета министров как секретный эмиссар Кремля. Поэтому разговор, само собой, должен быть конфиденциальным. В кабинете они остались втроем.

Палачу, несмотря на столь знаковое его погоняло, никогда еще не доводилось отделять голову от туловища. Но за то недолгое время, что шла подготовка к операции, он, знамо дело, потренировался. Поэтому все прошло как по маслу. Он аккуратно упаковал голову в подчеркнуто дипломатического вида непромокаемый саквояжик и беспрепятственно покинул кабинет. Смертельно бледный, блюющий от ужаса и отвращения посол остался. Это было частью замысла. Охрана не стала сомневаться в том, что «помощник» посла срочно должен отъехать за какими-то документами. Об этом ее сотрудников оповестил под силовым воздействием Федора сам премьер-министр, покуда был жив. И еще одну просьбу Глебова пришлось исполнить несчастному. Палач воспользовался его телефоном спутниковой связи. Сделал он по нему только один короткий звонок на собственную некогда трубу, оставленную в наследство своему юному другу и лучшему бойцу секции тай-боксинга, которую он вел когда-то, теперь уже, казалось, в другой и вообще не его жизни.

— Генрих, мать мою увези куда-нибудь, аппарат выброси. Все, удачи!

Погоня сорвалась вслед изуверу слишком поздно. Палач со товарищи, бросив дипломатическую машину, растворились в узких восточных улочках. А после и вовсе нырнули под землю в тайный ход, ведущий к ставке Саддама.

Шнеерсон лежал в своем номере и смотрел порнуху. Восстанавливался. Несмотря на многочисленные передряги, типа оборотнических погромов, инфраструктура городская возрождалась каждый раз быстро и качественно. Сказывалось шальное нефтяное бабло.

Михаил Семенович мог, конечно, и бабу, соответствующего его статусу VIP-уровня заказать, но пока был, что называется, не в форме. Да и повязки на конечностях, искусанных бригадиром Иванычем, сползти могли. А доктор наказал себя непременно беречь.

Шнеерсон, надо отдать ему должное, был человеком последовательным. Как не верил он прежде во всякую чертовщину, так не поверил в нее и после того, как сам был травмирован дьявольским отродьем. Он полагал, что всему происшедшему виной элементарное отсутствие дисциплины и затяжное пьянство. Отчасти эту версию подтверждало то, что атаковавший его работяга скончался после первых же укусов от инсульта (оборотничество не спасает от эксцессов, связанных с алкогольной невоздержанностью). Мертвый же Иваныч никаких признаков звериности не имел.

Новый гендиректор калачом был тертым. Может, даже слишком. Иногда эти потертости, приобретенные в ходе весьма сомнительных операций, вызывали вопросы у следственных органов. Но ответ не в меру ретивому слуге закона давали из столь высоких сфер, что он, как правило, забывал сразу же не только имя Шнеерсона, но и свое собственное.

Дело в том, что Михаил Семенович вхож был в самый узкий околокремлевский олигархический круг. Где его ценили за несгибаемую устремленность к цели и принципиальную неразборчивость в средствах, потребных для ее достижения. Он не имел нефтяного образования. С ранней юности, избрав снабженческую стезю, он никогда об этом позже не жалел. А со временем благодаря еврейско-клановым связям вырос в крупного организатора производства. Но такой лакомый кусок, как Муравьенковское месторождение, доставался ему впервые. Тем досаднее были эти непредвиденные осложнения.

Пока бежали по экрану титры завершившегося фильма и не начался новый, Шнеерсон решил размять затекшие члены и подошел к окну. Отдернул занавески и уставился на безрадостный лесо-тундровый пейзаж. В этот момент из-за тучи роковым образом выглянула полная луна и заглянула желтым звериным глазом в растревоженную душу Михаила Семеновича. В ней мигом что-то напряглось и проклюнулось. Стало шириться и дыбиться. Шнеерсон отскочил от окна. Но было поздно — мутация, возможности которой он никоим образом не допускал, началась.