— Виктор, — заорал он в телефонную трубку, — хули ты там дрочишь, быстро ко мне!

Виктор Сенцов, начальник его службы безопасности, озадаченный вызовом в столь неурочный час и странностью тембра шефова голоса (он почти рычал), уже через пару секунд вежливо постучал в дверь. Но Шнеерсона колбасило уже не на шутку. Поэтому бравый охранник увидал существо, только отчасти напоминавшее гендиректора. От какой именно части, разобрать он не успел, поскольку Михаил Семенович сразу же принялся его остервенело грызть.

Саддам Хусейн всесторонне осмотрел голову премьер-министра. Подергал за волосы, пронзительно заглянул в распахнутые мучительным ужасом глаза, подробнейшим образом исследовал срез. В завершение лизнул запекшуюся кровь. Понял — настоящая, без дураков. И досадливо зацокал языком.

Проблема была в том, что ничего, кроме морального удовлетворения, открытие это ему не принесло. Политический эффект акции сводился к нулю. Ведь прямо сейчас, в этот самый момент, держа голову врага у себя на коленях, он созерцал, как по гигантскому плазменному экрану телевизора разгуливает этот сукин сын жив-живехонек. И все части тела, что характерно, находятся на своих традиционных местах.

«От меня научились, гады», — печально подумал кровавый диктатор. И, закурив кальян, погрузился в безысходность, осознавая, что возможности США по производству клонов практически безграничны.

Здесь же, в его просторном кабинете присутствовали, ожидая решения своей участи, Палач и голова Басаврюка. У стен застыли караульные федаины, как на подбор статные и усатые, не сводившие маслиноподобных, озлобленных глаз со странных, подозрительных чужаков.

— Ну вот, сам посуди, Федя, — выйдя из раздумья, начал Саддам, — ну что мне теперь этот подвиг твой?

— Это вы к тому, господин президент, что приз мне отдавать не желаете? — догадался Палач.

— А на что он тебе? — в лоб поинтересовался диктатор и хитро сощурился.

— Ну, такого уговора у нас не было, чтоб, понимаешь, зачем рассказывать. Просто надо, и все, — резонно возразил Глебов. — А опасаться, что сдам я вас, тоже вовсе нечего. Вам же, господин Хусейн, прекрасно ведомо, что никто на всем белом свете в опровержении факта казни кровавого диктатора не заинтересован. А потому, даже пожелай я разоблачить дезу эту, меня сразу же грохнут. Если же вдруг голова проболтается, так, сами посудите — кто ж ей поверит?

— А вдруг она мне нужнее? — между тем продолжал озадачиваться Хусейн. — Вдруг голова киборга этого возрождению страны моей поспособствует? Может, мы еще ее обследуем и чего-нибудь полезное обнаружим?

— Воля ваша, — не сдавался Палач, — но я без головы этой уйти не могу.

— А кто ж тебе сказал, что тебя мы отпускать собираемся? — искренне удивился диктатор и громко заразительно засмеялся. Словно эхо, смех этот подхватили федаины. И он пошел гулять под высокими сводами тайного убежища иракского лидера.

Внезапно резкой диссонансной нотой в него ворвался хохот Басаврюка. Он был настолько очевидно демоничен и потусторонен, что арабы потрясенно смолкли и уставились на его источник. А Басаврюк и не думал униматься, знай себе хохотал все зловещее и зловещее. У всех присутствующих в результате начали нестерпимо болеть уши. А следом и мозги.

Басаврюк абсолютно сознательно, а вовсе не по причине истерики подвергал своих тюремщиков этой пытке. Просто его достало абсолютно порожняковое терлово, протекавшее между Саддамом и Палачом. Он, посовещавшись с некоторыми иерархами тьмы, накануне выяснил, что наказан он за то, что пренебрег своей миссией — дестабилизировать Россию и полез в чужую зону ответственности.

Но коли уж он на физическом плане все равно сохранился, то ему дан-таки был еще один шанс. Когда Басаврючьи косяки и достижения взвешивались на адских весах, решающую роль сыграла его давняя, но крайне успешная операция по демонической трансформации одного из благих и величественных к тому же начинаний Ивана Грозного. Ему предлагалось вспомнить собственный богатый опыт и загладить вину. Поэтому Тарас Опанасыч был крайне заинтересован в том, чтобы кто-нибудь транспортировал его таки на родину. А уж там бы он порешал вопросы.

Мороз крепчал. Но в царских палатах стояла жарко натопленная духота. Только Ивана Васильевича все равно бил-колотил безжалостный озноб. Не зима, знамо дело, тому была виной, нет, но лютый ужас. Страх смертный упырем грыз душу, не давал смежить усталые покрасневшие от бдения над черными книгами очи. Царь судорожно листал древние и свежеизмышленные гримуары, но нигде не находил ответа на терзавший его вопрос: кто ж он есть такой Тимофей Басаврюкин?