Шеф Никитин не сидел на месте. Фонд развивался. Работы прибавилось. Едва ли не ежемесячно Кактуса, обычно на каком-нибудь шикарном лимузине, вывозили на разборку, где его личной конкретной задачей было произнесение в определенный момент вкрадчивым голосом все той же фразы про погружение ножичка в глазик. Услышав о таком проекте развития событий, клиент, как правило, сильно бледнел и вносил конструктивные предложения по возврату задолженности. Далее Кирилл извлекал носовой платок, протирал свои очочки и ретировался. Через день или два присылались премиальные – две или три тысячи долларов.

К слову сказать, за свою многолетнюю карьеру живодера Кирюха так ни разу по-настоящему и не погрузил лезвия в трепещущую плоть. Да и желания такого не возникало. Он уже понял, что людей впечатляет сам его вид, его глаза, его манера держать себя. Бритоголовый, щуплый, очкастый заморыш, всегда гладко выбритый, всегда при галстуке, всегда скупо улыбающийся тонкогубым ртом.

К середине девяностых он стал было копить на квартиру, но быстро понял, что это очень глупо, и твердо решил тратить деньги исключительно на повышение качества жизни. Он много спал, хорошо ел, привык к дорогостоящим женщинам. Иногда читал книги. Время от времени, выкуривая пяточку хорошей травки, задумывался о своей жизни – и каждый раз приходил к выводу, что ему чего-то не хватает.

Его боялись. Ему платили за то, что его боятся. Его ценили. Он достиг совершенства. Он мог взять такси, доехать до места, вместо платы за проезд наградить шофера взглядом – и выйти прочь, оставив недалекого дурака полупарализованным от страха. Будучи вызван «на переговоры», он теперь не рассказывал про глазик и ножичек. Всего лишь наклонялся к клиенту и молча трогал его ноздрю или губу. Или оттягивал пальцем нижнее веко – любовался, как расширяется зрачок. Клиент становился белым, как бумага, и подписывал нужные документы.

Он стал посещать солярий и сделался коричневым, как Бельмондо. Он заплатил за пластическую операцию – ему поправили уши. Он плавал в бассейне по два часа ежедневно. Он купил контактные линзы и перестал носить очки.

Но что-то сладкое, невыносимо притягательное продолжало скользить мимо. Струилось с призывным русалочьим смехом. Звало, обещало. Попробуй, вдруг тебе понравится?

Он тосковал и думал. Искал – и не мог найти.

Он прочел Библию и Коран. Ницше и Конфуция. Сун-Цзы и «Майн кампф». Он понял, что абсолютно ненормален, и насладился этим.

Когда он проходил мимо какой-либо собаки – та принималась захлебываться лаем. Когда мамаши провозили мимо него в колясках своих младенцев – те плакали навзрыд.

Нечто сгущалось внутри Кирилла Кораблика, отвердевало, остывало, оформлялось и просилось наружу – следовало понять, как с этим жить, как это приручить и выпустить.

В лопающемся от золота городе – нефтяной, газовой, финансовой и культурной столице – быть слугой закона удобно и выгодно. Но капитан Свинец никогда не искал себе удобства и выгоды. Он работал в милиции по единственной причине: потому что родился ментом. Именно так он о себе думал. Вычислить жертву, догнать и схватить – вот что его возбуждало. Что до пойманной дичи – ее можно посадить в тюрьму или позволить ей откупиться (если ее вины не столь значительны), – но это происходит только потом. Когда все самое интересное уже позади. Важен процесс погони.

Возникающих на пути препятствий капитан не замечал, убирал их без эмоций и раздумий.

Когда двое квадратных потрясли перед его носом ксивами гораздо более увесистыми, нежели его собственная ксива, он пришел в ярость. Никто не знал его дело лучше, чем он сам. Никто не смел лезть с советами и распоряжениями. Никто не мог давить и угрожать. Угрожать – кому? Сыщику из МУРа? Офицеру, раскрывшему полтора десятка убийств? Ходившему под чеченскими пулями? Отмороженному волку, который не имеет ни жены, ни детей – ничего, кроме работы? Единственный друг которого – его же собственный непосредственный начальник? Угрожать человеку, привыкшему к болтающейся кобуре, как привыкает всякий мужчина к тому, что болтается меж его ног?

Гнев ввел капитана в особенное состояние. Ему стало легко и спокойно. Прохладно в груди. Даже голова почти перестала болеть.

В четверг, через четыре часа после разговора с квадратными, он вернулся в город Захаров вместе с судмедэкспертом, дактилоскопировал сомнительного жмурика, и нужные пальчики нашлись в архивах. Сгнивший в болоте субъект оказался неким Хромченко, ранее судимым за кражу.

Кто-то влиятельный, имеющий в друзьях квадратных парней – или хорошо им заплативший, – очень хотел, чтоб виноторговца Матвеева считали мертвым. Хотел настолько сильно, что попытался убедить даже жену виноторговца. Теперь Хромченко должны были хоронить под видом Матвеева.

А опознанные женой личные вещи бедного виноторговца – как они оказались в морге? Безусловно, тот, кто их туда подложил, знает все о судьбе Матвеева. И это – вряд ли квадратные ребята. Такие мараться не станут. Их дело – прикрывать. Подъехали в нужный момент, поговорили в машине за темными стеклами, без свидетелей, и тут же исчезли. А тем временем внутри морга, рядом с покойничком, тихо орудовал кто-то очень смелый. Даже отчаянный.

Не столько Матвеева хотел теперь найти капитан, сколько неизвестного, хитроумно затаившегося в тени. Гада-невидимку, разыгрывающего по нотам свою партию и считающего себя способным обмануть любого – даже капитана милиции, сыщика из МУРа. Как будто сыщик-капитан не знает, что за сто часов тело не может так распухнуть…