Шрифт:
И ведь ни минуты не задумывалась, дрянь эгоистичная, что было бы с моей мамулей, доведи я свое идиотство до конца! Ближе и роднее человека у меня не было и нет до сих пор, и я знаю – мама не пережила бы самоубийство дочери.
Но тогда – тогда я старательно исписала тетрадь в клеточку мелким убористым почерком, положила ее на видное место и отправилась в ванную.
Напустила теплой воды, влезла туда прямо в одежде – не голой ведь лежать, отчим и Олежка увидят! – и полоснула бритвой по запястью.
А в следующее мгновение с воем вылетела из ванны, заливая весь пол водой.
Да ну его на фиг, это самоубийство, больно.
ГЛАВА 12
Потом я, шипя от боли, бинтовала рану на запястье, потом переодевалась – мокрая одежда противно липла к телу и вообще – неприятно, когда из тебя, вернее, с тебя, все время капает. Я и так весь санузел ухлюпала, коридору тоже досталось, мокрый след вел и в кухню, где у нас хранилась аптечка с бинтами и зеленкой.
В общем, к моменту возвращения семьи я, злая и употевшая, домывала пол в коридоре.
– Умница ты моя! – растрогалась мама. – А мы сейчас как раз шли обратно, до ушей навьюченные рулонами с обоями, и обсуждали – какая причина наиболее приемлема для переноса уборки на завтра. Вымотались – ужас! Зато нашли очень славные обойки, посмотри, вот эти – в твою комнату. Видишь, какие нежные!
– Ага, – шмыгнула я носом, раздраженно откидывая за спину растрепанную косу. – Вижу. Но можно я потом восторг выражу, устала очень.
– Конечно, доченька, конечно. Солнышко ты мое. – Мама ласково провела ладонью по щеке, и у меня вдруг невыносимо защипало в носу. Да так сильно, что из глаз немедленно брызнули слезы. – Что с тобой, родная? Что случилось?
– Да так, руку поранила. – Вот ведь балда, нашла на что внимание родных обращать! – Больно очень.
– А где ты так умудрилась, Варюха? – поднял брови папа Коля. – Странное место для случайной раны. Дай-ка посмотрю, да и перебинтовать надо, повязка сейчас свалится.
– Нет! – испуганно взвизгнула я, отдернув руку. – Не надо! Я сама!
– Та-а-ак, – нахмурился отчим. – А ну-ка, дочка, признавайся, что тут произошло, пока нас не было? Приходил кто, обидел тебя?
– Обидел-обидел. – В дверях гостиной появился ухмыляющийся Олежка. – Сволочь и негодяй Олег Свистунов вчера на дискотеке…
– Заткнись! – заорала я, бросаясь к гаду, державшему в руках мое предсмертное эссе. Вот же дура, а! Замоталась с уборкой и совсем забыла об этой кретинской тетрадке! – Отдай немедленно, это не тебе!
– Ой, простите, – дурашливо испугался Олег. – Да-да, конечно, тут в начале обращение к мамочке и папочке. Обидно, слушай, да? В предсмертный час ты совсем забыла о любимом братике, пусть и сводном!
– Минуточку! – Брови папы Коли окончательно слились в одну грозную лохматую линию. – Какой еще предсмертный час?
– А эта дурында решила жизнь самоубийством покончить, да, видно, духу не хватило… Ауч! Папа! Ты что?! – Олежка ошарашенно вытер кровь с разбитой губы – отец еще никогда не бил его.
– Пойдем-ка я тебе кое-что объясню, сынок, – странным, каким-то сдавленным голосом проговорил отчим, цепко ухватив рослого парня за шиворот. – Думал, что к двадцати годам у тебя в голове хоть зачатки разума нормального мужика сформировались, но, вижу, ошибся. Митрофанушка хренов!
А мама…
Мама смертельно побледнела, голубые глаза стали огромными и черными от мгновенно расширившихся зрачков, она медленно приблизилась и размотала бинт на моей руке. А потом подняла на меня переполненные болью глазищи и тихо произнесла:
– За что?
Ох и наревелись мы с ней тогда! Папа Коля и Олежка тенями скользили по дому, не рискуя заглядывать в мою комнату, дабы не утонуть в цунами слез.
Я и раньше не особо скрытничала, просто не думала, что с мамой можно делиться наболевшим, как с лучшей подругой. Она ведь – мама! Взрослая женщина, другое поколение и все такое.
А оказалось, что моя мамуся – самая лучшая в мире подружка. Потому что старше, потому что многое пережила, потому что любит меня больше жизни и главное – никогда не предаст.