Когда Йодль проинформировал об этих изменениях Гитлера, его интерес проявился единственно в том, чтобы заменить полковника Лоссберга на посту «старшего офицера Генерального штаба [сухопутных войск] при штабе оперативного руководства ОКВ» на другого офицера. Причина странного требования, видимо, заключалась в том, что Гитлер не забыл критического отношения Лоссберга к проявлениям его собственной слабости в ходе Норвежской кампании. Гитлер понятия не имел о других достоинствах этого выдающегося штабного офицера, который впоследствии доказал, чего он стоит, и именно в сложных ситуациях; но это и неудивительно, поскольку он вообще не знал, что происходит в его «рабочем военном штабе». Ни один из старших офицеров, чьим долгом было что-то предпринять, чтобы сохранить Лоссберга, этого не сделал. И не только потому, что мы служили в «штатском штабе»; мы все больше отъединялись от людей своего круга, и разделяло нас нечто гораздо большее, чем колючая проволока вокруг ставки. В итоге преемником Лоссберга, занявшим его место в середине января 1942 года, стал полковник Фрайгер Тройш фон Буттлар-Бранденфельс, который до того служил в штабе Норвежского корпуса. Он проработал со мной три года и оказался отличным офицером и компаньоном.

Схема 2

ВЫСШИЙ АППАРАТ ВЕРМАХТА

Ситуация на конец 1941-го – начало 1942 года

Организация по театрам военных действий, разъединившая командование сухопутных войск

Тот факт, что отныне Гитлер взял на себя непосредственное командование сухопутными войсками, в значительной степени изменил характер ежедневных совещаний; сказалось и давление нарастающего кризиса на фронте. 19 декабря Гальдер записывает в своем дневнике: «Новые методы работы: ежедневное совещание с начальником транспорта, начальником связи и генералом-квартирмейстером»; хотя у Гальдера это не сказано, но там присутствовал и начальник оперативного отдела генерал Хойзингер (23 декабря по рекомендации Гальдера Гитлер присвоил ему звание генерал-майора). Такой порядок являлся более или менее естественным следствием нового положения Гитлера. Более того, лично у меня сложилось впечатление, что в этот момент Гальдер снова пытался преодолеть личные антипатии и иные препятствия и, насколько это было возможно, культивировать и использовать новые прямые официальные отношения с Гитлером в интересах армии в целом. Вскоре, однако, стало ясно, что для преодоления присущих им разногласий требуется нечто большее.

Первым камнем преткновения в попытке Гальдера пойти навстречу Гитлеру оказалась сама манера проведения этих совещаний. Намеренно ли, нет ли, но Гитлер со своим ближайшим окружением продолжали следовать ранее заведенному порядку. Как и прежде, армия должна была направлять доклад об обстановке каждое утро в письменном виде в зону 2 верховной ставки. Как и прежде, эти доклады объединялись затем с докладами с других театров войны и брались Йодлем за основу для краткого сообщения Гитлеру. Когда речь шла о Востоке, Йодль, следуя своей обычной практике, просто обрисовывал ситуацию в целом с помощью карты миллионного масштаба. В ходе доклада неизбежно – и Йодль, несомненно, стремился к этому – получалось так, что развертывались широкие критические дискуссии по вопросам, близко касавшимся армейских инициатив на Восточном театре войны; то же самое происходило во время его бесед наедине с Гитлером по вечерам или ночью. Гальдер со своим штабом появлялся только после того, как завершалась эта первая часть дневного совещания. Он должен был затем доложить подробно обстановку на Востоке, пользуясь картой масштаба 1: 300 000, а в особых случаях и крупнее. Однако точно так же, как и на специальных совещаниях с руководством армии в прошлом, Гальдер неизменно сталкивался с уже готовыми умозаключениями и принятыми решениями. Он гораздо лучше знал и обстановку, и то, как надо в ней действовать, но в итоге его задача, естественно, оказывалась неизмеримо сложнее.

За те девять месяцев, пока Гальдер оставался начальником Генерального штаба сухопутных войск, ему удалось приспособиться к таким порядкам. Он даже смирился с тем, что гитлеровские приказы по поводу летнего наступления 1942 года, хотя они и касались исключительно Восточного фронта, должен был писать и рассылать штаб оперативного руководства ОКВ. Как мы увидим дальше, до тех пор, пока в конце сентября 1942 года на место Гальдера не поставили Цейцлера, никаких изменений в поведении Йодля на инструктивных совещаниях или в связи с приказами по Восточному фронту не произошло. Но Цейцлер попал в другую западню, полностью отстранив, с согласия Гитлера, штаб оперативного руководства ОКВ от всего, что касалось боевых действий на Востоке, включая даже их влияние на другие театры войны. Йодль, видимо, не очень понимал, что происходит, хотя его штаб часто заявлял ему протесты. Видимо, подтверждением этому служит его отчет о событиях перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, в котором не было точности ни в описании его личных действий, ни в описании общего развития ситуации. Он сказал:

«Положение полностью изменилось, когда в начале 1942 года фюрер сам взял на себя командование сухопутными войсками… Естественно, фюрер в качестве Верховного главнокомандующего вооруженными силами не мог отдавать через Йодля приказы самому себе как главнокомандующему сухопутными войсками, а затем выполнять их через генерал-полковника Цейцлера. Следовательно, произошло разделение».

Из всех неточностей, прозвучавших в его заявлении, выявляется один-единственный факт – полная неразбериха в верхах.

Вернемся к вопросу о Гальдере и инструктивных совещаниях. Его положение ухудшалось тем, что он должен был появляться в качестве визитера в ставке, с которой одно целое не составлял. Выступая там, он олицетворял собой высшие традиции германского Генерального штаба – и в знании и оценке обстановки, и в стиле и подходах; тем не менее Гитлер постепенно стал относиться к нему как следователь в полицейском суде. Сопровождавших Гальдера штабных офицеров всегда было немного, и, в соответствии с принятым у военных порядком, они держались в тени, готовые в случае необходимости предоставить более подробную информацию по тем вопросам, которыми они конкретно занимались. Гитлер же появлялся в окружении все большего и большего числа людей из своего домашнего воинства, в которое теперь входил и представитель войск СС; к тому времени они вместе уже годы провели и, кто больше, кто меньше, забыли, что такое «военное поведение». Кейтель был одним из них; он едва мог дождаться какой-то реплики или паузы в гитлеровской речи, чтобы словом или жестом показать, что со всем согласен и не нужно долгих разговоров. Йодль вел себя по-другому; он всегда держал по крайней мере одну руку в кармане брюк и считал, что при обсуждении щекотливых вопросов лучше помалкивать, хотя иногда поддерживал точку зрения Гальдера. Хуже были другие из «также присутствовавших» личностей; по большей части они ни за что не отвечали; тем не менее они, как на каком-нибудь публичном митинге, помогали Гитлеру своими комментариями и восклицаниями, которые, они были уверены, будут восприняты с энтузиазмом.

Однако гитлеровские излияния, должно быть, стали тяжелейшим, физически почти невыносимым бременем, которое Гальдеру – и не только ему – приходилось нести на себе. Конкретные неотложные вопросы и предложения, требовавшие обсуждения, потонули бы в этом непрекращающемся, изобилующем повторениями словесном потоке, когда старое и новое, важное и несущественное сваливалось в одну кучу. Одновременно зачастую шли нудные и многословные телефонные разговоры со старшими фронтовыми командирами; последние, зная о времени проведения инструктивных совещаний, старались поскорее добиться от Гитлера не терпящих отлагательства решений [180] ; он и сам звонил им в смутной надежде получить информацию более приятную, чем та, что докладывал Гальдер. Часто министрам и другим штатским специалистам, обычно из управления по перевозкам, приказывали немедленно явиться на совещание, чтобы задать им вопросы, отчитать их или пригрозить кому-то. Несомненно, идея Гитлера состояла в том, чтобы продемонстрировать единство руководства. Каждый день на это уходили часы и часы – пустая трата времени и энергии для тех участников, у которых имелись другие обязанности.

Но самым тяжелым бременем для Гальдера наверняка было то, что его насильно заставляли содействовать тем методам командования, которые Гитлер, отбросив всякое стеснение, начал теперь применять. С середины декабря он установил для всего Восточного театра войны тот же самый главный и единственный закон, который он навязал группе армий «Юг», когда та оставила Ростов: фронт должен оставаться там, где оказался, – ни шагу назад. Еще нагляднее это выражалось лозунгом: «Каждый солдат защищается там, где стоит» [181] .