Ни тогда, ни сейчас нельзя отрицать, что в существовавшей обстановке подобный приказ был бы и правильным, и действительно необходимым, если бы он вышел в виде генеральной директивы; он выступал контрастом заявлению Браухича, что ему не найти выхода из создавшегося положения. Правда и то, что поскольку этот приказ был подписан Гитлером, то его в обязательном порядке довели до каждого солдата, и во многих случаях он заставил их выложиться до последнего, кого из страха, кого в порыве энтузиазма. Но не приходится сомневаться в том, что чрезмерно настойчивое утверждение этого принципа, которого Гитлер придерживался вопреки здравому смыслу, привело к огромным потерям, что не могло принести выгоду ни при каких обстоятельствах. Практически ежедневно начальник Генерального штаба сухопутных войск упорно высказывал возражения против жесткости этого приказа, столь несовместимого с опытом высшего командования; однако, по его собственному признанию, постепенно он опустился до положения всего лишь «представителя гитлеровской военной канцелярии по Восточному театру боевых действий». Так что в конце концов ему пришлось пройти тот же путь, который генерал Йодль и его «рабочий штаб» выбрали по своей собственной воле, – путь, ведущий к презрению со стороны армии. Более того, гитлеровский метод командования лишил опытных фронтовых генералов свободы в применении законов оперативного искусства, что является необходимым условием в любой тактической обстановке. То и дело Гитлер повторял тогда на инструктивных совещаниях: «Генералы обязаны подчиняться приказам точно так же, как любой отдельно взятый солдат. Командую я, и каждый должен повиноваться мне беспрекословно. Я несу ответственность! Я, и больше никто! Я буду с корнем вырывать любое иное представление».

Параллельно с этим Гитлер начал новую политику назначений, явно направленную против ОКХ. 18 декабря «из-за состояния здоровья» фельдмаршала фон Бока его сменил на посту командующего группой армий «Центр» фельдмаршал фон Клюге. Несколько дней спустя, 22 декабря, после разговора Гудериана с Гитлером, в ходе которого Гудериан попытался разъяснить, каковы могут быть последствия приказа о позиционной обороне, от командования освободили даже его и не восстановили в должности до конца войны. Следующие шаги в этом плане были близки к разнузданной тирании и сопровождались всякого рода унижением; например, генерал-полковника Хеппнера, командующего 4-й танковой армией, уволили из вермахта за «неподчинение и трусость»; генерала Форстера в итоге «сместили» с командования VI армейским корпусом; раньше он инспектировал саперные войска и фортификационные сооружения и оказался в немилости у Гитлера со времен споров относительно создания линии Зигфрида в 1938 году. 29 декабря Гальдер комментирует в своем дневнике странности, сопутствовавшие увольнению Форстера: «Драматические переговоры по телефону между ставкой фюрера и Рихтгофеном, который, несмотря на то что является генералом ВВС, должен после увольнения Форстера временно принять на себя командование корпусом». 15 января 1942 года Гальдер бесстрастно отмечает: «Фон Лееб попросил об отставке. Штраус дошел до предела. У фон Рейхенау инфаркт».

Лееб и Гудериан были не единственными генералами, которые, вместо того чтобы принимать у себя в штаб-квартире фон Браухича, теперь сами должны были часто летать в ставку, расположенную в далекой Восточной Пруссии, и целыми днями вести там споры с Гитлером о том, как привести в соответствие приказ о позиционной обороне с реальным положением дел на фронте [182] . Однако их усилия оставались бесплодными, тем более что с конца 1942 года фронт снова начал укрепляться сам собой. Получилось, что замысел Гитлера оказался правильным; к сожалению, он сделал из этого ужасный вывод, заключавшийся в том, что его принцип позиционной обороны будет правильным всегда и при любых обстоятельствах, и он применял его всю оставшуюся войну. Пропагандистским ходом стала теперь фраза Геббельса: «Только фюрер спас Восточный фронт этой зимой». 29 апреля 1942 года Чиано записывает в своем дневнике: «Риббентроп с особым рвением проигрывает свою обычную пластинку… что русский лед побежден гением Гитлера. Вот чем меня кормят».

С конца декабря 1941 года Йодль приказал мне регулярно присутствовать на дневных инструктивных совещаниях. Согласно указаниям Йодля цель моего присутствия состояла в том, чтобы немедленно реагировать на возникающие вопросы или решения, если они касаются штаба оперативного руководства ОКВ, и этим облегчать его работу. Впоследствии Йодль заявил, что «эти инструктивные совещания были фактически построениями. На основе доклада об обстановке Гитлер тотчас решал, каковы будут приказы на следующие несколько дней». На самом деле, как станет ясно, почти невозможно было заставить Гитлера принять «тотчас» даже самые безотлагательные решения и никогда – «на несколько ближайших дней»; слишком часто его решения опережались реальными событиями [183] .

Вскоре после этого я уговорил Йодля разрешить мне взять на себя часть доклада об обстановке, упирая главным образом на то, что один из моих подчиненных, старший офицер штаба ОКМ, постоянно докладывает о ситуации на море. Для меня, да и любого другого внимательного участника событий самым поразительным было то, что, когда мой доклад вызывал какие-то вопросы или дискуссии, Гитлер неизменно обращался к Йодлю, и Йодль был единственным человеком, к которому он обращался по имени.

Из-за нового порядка у меня, как заместителя начальника штаба оперативного руководства ОКВ, оказывалось чрезвычайно много дел по утрам. Каждый день начинался с обобщения утренних письменных донесений, и одновременно надо было утрясать другие срочные дела. Потом я проводил совещание со своими подчиненными, которое было перенесено на одиннадцать утра и на котором постоянно возникали всякого рода проблемы. Когда оно заканчивалось, я ехал на машине в зону 1, чтобы спешно вручить Йодлю в сжатом виде самые последние сообщения. Затем я принимал участие в гитлеровских совещаниях, которые часто затягивались тогда на два-три часа, а то и больше; вернувшись в свою зону, я давал указания сотрудникам по самым срочным делам, как правило, в форме коротких записок, которые в течение дня зачастую надо было переделывать в телеграммы в другие штабы или в проекты приказов и пояснительные записки начальнику штаба оперативного руководства ОКВ. Вторая половина дня проходила спокойнее: поздний обед, а потом, когда выпадала возможность, прогулка по соседним лесам в сопровождении одного из моих друзей по штабу. После нервного утреннего напряжения я часто позволял себе высказываться без обиняков, так как каждый день возвращался потрясенным до глубины души тем, что происходило в часы, проведенные в присутствии Гитлера, потрясенный не только самим этим человеком, но и его методом командования. Лишь в качестве второстепенного штриха добавлю, что Гитлер не знал ни одного иностранного языка и потому перевирал все иностранные имена и названия, что заставляло нас просто корчиться от стыда; например, он говорил «Унитед Пресс» (с ударением на «у»), «Чемберляйн» вместо Чемберлен, «Эйзенховер» вместо Эйзенхауэр. Его постоянная свита оставалась ему «верна» и повторяла его ошибки.

Конец дня и вечер были до краев заполнены обычной штабной работой. Таков был распорядок дня, и – стоит отметить, ибо это не осталось без последствий – стало нормой то, что он полностью отличался от распорядка в зоне 1 верховной ставки. Там, кроме фельдмаршала Кейтеля, который всегда был на службе, люди переняли привычки Гитлера – другими словами, они долго спали по утрам, а потом работали до глубокой ночи.

Пока все усилия были направлены на отражение контрнаступления русских, германская верховная ставка никогда не теряла ни уверенности, ни решимости, как только закончится зима, вновь захватить инициативу на Востоке и больше уже ее не отдавать. Но партия все равно считала необходимым следить за «моралью» в высших штабах вермахта. Геббельс, например, отмечает в своем дневнике 21 января 1942 года, что дал указание офицеру, отвечающему за связь ОКВ с министерством пропаганды, предоставлять ему для передачи Гитлеру письменный отчет об «офицерах ОКВ и ОКХ, замеченных в поощрении пораженческих настроений», имея в виду сотрудников ОКВ и армейских учреждений в Берлине. Через три дня он пишет, что имел «разговор с генералом Шмундтом по поводу обстановки в ОКВ. Фюрер прислал его [Шмундта] в Берлин явно для того, чтобы оздоровить ситуацию». 25 января появляется такая запись: «Я долго говорил с адмиралом Канарисом о заслуживающей осуждения позиции офицеров ОКВ и ОКХ».

Гитлер, разумеется, был главным протагонистом и пропагандистом духа уверенности и решимости. В беседе с японским послом 3 января 1942 года он сразу же открыл свои истинные намерения, заявив:

«Цель в том, чтобы возобновить наступление на Кавказ, как только позволят погодные условия. Это самое важное направление наступления; мы должны дойти до нефтяных промыслов там, а также в Иране и Ираке. Как только мы туда доберемся, мы надеемся, что сможем помочь началу освободительного движения в арабском мире. Естественно, мы сделаем также все, что в наших силах, чтобы стереть с лица земли Москву и Ленинград».