Глаза ребенка были закрыты, а веки были белыми как мрамор. Веки тихо затрепетали, и на Лайлу глянули два серо-голубых глаза. Ребенок лежал в круге света. Лайла прижала его к себе, но свет не исчез. И когда Лайла поняла, что девочка узнала ее, она расплакалась и плакала так долго, что залила солеными слезами и себя, и дочь.

Свет, который окружал девочку, был виден сквозь щель под дверью спальни. Он медленно выполз в холл, откуда разлился по всем комнатам. Ричард заметил бы его, если бы в это время не лежал на спине, уставившись в потолок. Ему так хотелось прижаться к жене, но было уже поздно, и он не осмелился беспокоить Лайлу. Другое дело, если бы она сама позвала его. Ричард тут же заснул, наверное, потому, что понял: спать в столовой ему придется еще очень и очень долго. Но каждую ночь, перед тем как идти спать, Ричард стоял под дверью их спальни, и каждую ночь Лайла слышала, что он там. Но ни один из них не мог сделать шаг навстречу другому. Между ними возникла тонкая стеклянная перегородка. И стояла до тех пор, пока они не отдалились друг от друга настолько, что расстояние между ними было как до ближайшей звезды.

Однажды, в начале восьмого месяца беременности, Рей проснулась и пришла к выводу, что ей не справиться. Дело было не в беременности — к ней она привыкла, так же как к постоянной бессоннице, сердцебиению, давлению на спину и необходимости вставать на колени каждый раз, когда нужно было поднять с пола туфли. Рей с ужасом думала о предстоящих родах. Всю жизнь от нее скрывали все, что было связано с этим вопросом. И он так и остался для нее тайной за семью печатями. Ну а теперь ей начали улыбаться женщины с маленькими детьми. Сперва Рей думала, что они ей просто сочувствуют — ведь она такая огромная и неуклюжая — или вспоминают те сладостные дни, когда сами готовились к рождению ребенка. Теперь она поняла, что дело в другом: в жалости к непосвященной, в воспоминаниях, которые возвращают их в те времена, когда они сами были так неопытны. Никто и никогда не посвящал Рей в тайны деторождения. Ни Ламас, ее тренер, ни врач, ни даже собственная мать. Никто не удосужился объяснить ей, что роды — это очень больно.

Она училась сама: читала специальную литературу, еще раз проверила сумму своей страховки, спрашивала молодых матерей, далее прошла курсы молодых родителей при Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, где ей вручили куклу и показали, как купать младенца в ванночке и как мерить ему температуру. И все же при мысли о том, что ей придется взять в руки ребенка, Рей приходила в ужас. За всю свою жизнь она сама ни разу даже не меняла пеленок. Один-единственный раз, когда ей пришлось посидеть с ребенком, она продемонстрировала свою полную несостоятельность. Однажды ее попросили присмотреть за соседским ребенком, девятимесячным малышом. Когда Рей пришла к ним, ребенок уже спал. В то время ей было шестнадцать, и она была по уши влюблена в Джессапа. Она попросила его прийти к ней примерно через час после того, как родители малыша уйдут в кино. Рей и Джессап сидели на диване и целовались, когда ребенок проснулся. Без всякого предупреждения — ни тебе кряхтения, ни возни — малыш внезапно принялся орать как резаный.

— Вот дерьмо! — выругался Джессап, развалившийся на диване. — И зачем только сюда притащился?

Рей побежала наверх, в детскую. Ночник мерцал темно-красным светом. Ребенок стоял в кроватке, уцепившись за перекладину, и вопил так, что в жилах стыла кровь. Немного постояв, Рей побежала вниз. Джессапа она нашла на кухне: открыв холодильник, тот смотрел, нет ли там пива. Увидев Рей, Джессап удивился:

— Почему ты его не заткнешь?

— Я не знаю как, — призналась Рей.

Джессап вытащил из упаковки банку пива и сорвал с нее крышку.

— Ты сменила ему подгузник? — спросил он.

От криков ребенка у Рей голова шла кругом.

— Я не знаю, как это делается.

— Не знаешь? — переспросил Джессап. — Ты взялась посидеть с младенцем и даже не знаешь, как нужно менять подгузники?

Рей отвела глаза и пожала плечами.

— А покормить его ты можешь?

— Я не знаю, чем его нужно кормить, — тихо ответила она.

— Господи Иисусе, Рей! — сказал Джессап. — Если тебя еще попросят посидеть с ребенком, меня не зови. Договорились?

Джессап шмякнул на стол банку с пивом, вынул из холодильника бутылочку с детской смесью, подогрел и вышел из кухни, предоставив Рей в одиночестве заливаться слезами. Она была в отчаянии: ребенок начал вопить еще сильнее, и Рей уже подумывала о том, чтобы заткнуть ему рот рукой, а потом трясти, пока он не замолчит. Но прошло несколько минут — и крики стихли. Сняв туфли, Рей осторожно поднялась в детскую. Заглянув в дверь, она увидела, что Джессап уже сменил малышу подгузник и, сидя в кресле-качалке, поил его из бутылочки. Стоя в дверях, Рей слышала поскрипывание кресла-качалки и жадное чмоканье ребенка.

Почувствовав себя лишней, она повернулась, тихо спустилась в гостиную и села на диван.

Джессап присоединился к ней, когда ребенок уснул. Взяв банку с пивом, он плюхнулся рядом с ней на диван и положил ноги на кофейный столик.

— Как тебе это удалось? — спросила она.

— Что удалось? — переспросил Джессап, словно никуда и не выходил.

Но тут щелкнул замок входной двери, и Джессап вскочил на ноги. Он опрометью кинулся на кухню и выскочил в заднюю дверь еще до того, как родители малыша переступили через порог. Увидев на столике открытую банку пива, они, к огромному облегчению Рей, заявили, что больше никогда не позволят ей сидеть не только со своим младенцем, но и вообще с детьми во всей округе.

После того случая она попыталась выведать у Джессапа, как он догадался, что нужно делать.

— У меня есть парочка двоюродных братьев, — пожав плечами, ответил он. — Все дети одинаковы: когда они писаются, им нужно менять подгузники. Потом ты даешь им поесть, чтобы они писались снова и чтобы ты снова менял им подгузники. Подумаешь, большое дело!

И все же Рей никак не могла понять одного: как Джессап догадался, покормив ребенка, уложить его себе на плечо и поглаживать ему спинку, чтобы тот поскорее уснул. Рей видела это собственными глазами, так как стояла в дверях. Но потом ей начало казаться, что в детской было темно, ночник отбрасывал неясную тень и вообще все это ей просто привиделось. Может быть, Джессап вовсе не был так нежен с ребенком. Может быть, он и не думал мурлыкать ему колыбельную, а ей просто показалось, что она слышит эти убаюкивающие звуки, которые ей, между прочим, слышать не полагалось.