— Вот его прах, — сказала она, плача.

— Скажите лучше: вот останки мученика, — ответил какой-то мужчина.

Глава VI СОН

Фортуны благодать — надежное ли дело?

Тот строит на песке, кто верит ей всецело.

Чем выше вознесен, тем осторожней будь.

Высокую сосну сильнее треплют бури…

Ракан

Измождены жарой, увядшие сады

Колеблют на ветру безлиственные ветви,

И кажется, зима не покидала неба.

Жюль Лефевр. «Мария»

В разгар перепалки, в которую ввязался Сен-Мар по своей запальчивости, он почувствовал, что кто-то твердой, как железо, рукой схватил его за локоть, протащил сквозь толпу вниз по ступенькам и толкнул за церковную ограду; только здесь разглядел он темную фигуру старика Граншана, который резко сказал ему:

— Сударь, напасть на тридцать мушкетеров в Шомонском лесу — это еще полбеды, потому что там мы находились, правда, без вашего ведома, подле вас и в случае надобности пришли бы вам на помощь, к тому же вы столкнулись в лесу с благородными людьми. А здесь — другое дело. В конце улицы вас ждут слуги и лошади; прошу вас сесть на коня и выехать из города или же отправить меня обратно к ее превосходительству, потому что я перед вашей матушкой в ответе за ваши руки и ноги, которые вы легкомысленно подвергаете большой опасности.

Сен-Мар, хотя и несколько ошеломленный столь категорической формой услужливости, все же рад был выпутаться из беды; он уже успел сообразить, сколь неприятно будет, если выяснится, кто он такой: ведь он ударил главу судебных властей и доверенного человека самого кардинала, который должен представить его королю! Он заметил также, что вокруг него собралась целая толпа каких-то висельников, среди которых ему было стыдно находиться. Поэтому он без возражений последовал за старым слугою и в конце улицы действительно нашел ожидавших его остальных троих слуг. Невзирая на дождь и ветер, он сел на коня и, опасаясь погони, помчался во весь опор; в скором времени кавалькада добралась до большой дороги.

Как только он выехал из Лудена, ему пришлось убавить шаг, так как лошади трудно было идти по песчаной дороге, сплошь в рытвинах, которые были полны воды. Дождь лил не переставая, и плащ молодого человека промок почти насквозь. Вдруг он почувствовал, что на плечи его лег какой-то более плотный плащ, — это старый камердинер подъехал к нему, чтобы по-матерински позаботиться о своем молодом хозяине.

— Ну, Граншан, теперь мы с тобой вдали от сумятицы, так скажи же, как ты там очутился? — обратился к нему Сен-Map. — Ведь я тебе наказывал остаться у аббата.

— А что ж, сударь, — ворчливо ответил старый слуга, — неужто вы думаете, что я больше послушаюсь вас, чем слушался господина маршала? Когда покойный мой хозяин приказывал мне не выходить из его палатки, а потом видел меня возле себя в орудийном дыму, он не жаловался, потому что под рукой у него оказывалась новая лошадь, если его бывала убита, и он бранил меня, только когда рассуждал спокойно. Правда, за все сорок лет службы я не видел, чтобы он делал нечто похожее на то, что вы наделали в течение двух недель, пока я нахожусь при вас. Да, — добавил он, вздыхая, — дела идут неважно, и если так -будет продолжаться, мне, видно, придется и не на такое насмотреться.

— Но пойми, Граншан, — эти негодяи превзошли всякую меру безобразия, и любой порядочный человек вышел бы из себя, как я.

— Исключая господина маршала, вашего батюшки, который никогда не поступил бы так, как вы поступаете.

— А как бы он поступил?

— Он преспокойно предоставил бы монахам сжечь их собрата, а мне бы сказал: «Распорядись, Граншан, чтобы лошадям задали овса и чтобы его не отнимали» или «Позаботься, Граншан, чтобы моя шпага не заржавела в нежная и чтобы в пистолетах не подмок затравочный порох». Потому что господин маршал все предвидел и никогда не вмешивался в чужие дела. Это было его главное правило, а так как он, слава богу, был столь же хороший солдат, как и полководец, то всегда заботился о своем оружии не хуже любого ландскнехта и никогда не бросился бы на тридцать молодцов с одной лишь парадной шпагой в руках.

Сен-Map вполне сознавал справедливость неуклюжих сетований старика и очень опасался, не последовал ли тот за ним и дальше Шомонского леса; но он не хотел касаться этого вопроса, боясь, что ему придется дать те или иные объяснения, или солгать, или же приказать слуге хранить молчание, а это означало бы, что он откровенничает с ним и в чем-то признается; он решил пришпорить коня и ехать на некотором расстоянии от старого слуги; но тот еще не высказался и, вместо того чтобы ехать справа от хозяина, перешел на левую сторону и продолжал разговор.

— Уж не думаете ли вы, сударь, что я, например, позволю себе предоставить вам ехать куда вам вздумается и не последую за вами? Нет, сударь, я слишком понимаю, как я должен чтить ее сиятельство, и вовсе не хочу, чтобы она мне сказала: «Граншан, мой сын был сражен пулей или ударом сабли, почему же ты не защитил его?» или «Какой-то итальянец ударил его стилетом, потому что он ночью отправился под окна принцессы из королевского дома. Почему же ты не задержал убийцу?!» Это было бы для меня, сударь, крайне огорчительно, и таких упреков мне еще никогда не доводилось слышать. Однажды его превосходительство маршал уступил меня своему племяннику-графу, чтобы я сопровождал его в поход в Нидерланды, потому что я знаю испанский язык. Так вот, я там, как всегда с честью, выполнил все, что от меня требовалось. Когда графу разворотило ядром живот, я один привел обратно его коней, мулов, привез палатку и все снаряжение, так что ни одного носового платка, сударь, не пропало; и могу вас уверить, при въезде в Шомон кони и сбруя были так же хорошо вычищены, как если бы граф собирался на охоту. Поэтому от всей семьи я услышал только похвалы и всякие лестные слева, а это мне всегда очень приятно.