— Ну вот видите! — воскликнул король, скрестив руки и глядя на Сен-Мара торжествующе и укоризненно.— Что это за люди, скажите на милость? Разве в таком кругу вам надлежит вращаться?

Сен-Мар был озадачен этим замечанием, задевавшим его самолюбие.

— Вы вполне правы, государь,— сказал он, подходя к королю,— но не так уж вредно провести час или два, слушая поучительные речи. Впрочем, там бывает и много придворных: герцог Буйонский, господин д'Обижу, граф де Брион, кардинал де Лавалет, господа Монтрезор, Фонтрай, а также люди, прославившиеся на литературном поприще — Мере, Кольте, Демаре, автор «Ариадны», Фаре, Дужа, Шарпантье, написавший «Киропедию», Жири, Бессон и Баро, продолжатель «Астреи»,— все они академики.

— Отлично! Вот наконец люди, поистине заслуживающие уважения! — вскричал Людовик.— Тут ничего не скажешь: от общения с ними можно только выиграть. Это достойнейшие люди, они пользуются доброй славой. Полноте, давайте помиримся, дитя мое, вот вам моя рука. Я разрешаю вам изредка бывать там, но не пытайтесь меня обмануть; как видите, мне все известно. Взгляните сюда.

С этими словами король вынул из железного сундука, стоявшего у стены, несколько объемистых тетрадей, исписанных мельчайшим почерком. На одной из них стояло имя Барада, на другой — Отфора, на третьей — Лафайета и, наконец, на четвертой — Сен-Мара. Отложив последнюю тетрадь, он продолжал:

— Полюбуйтесь, сколько раз вы меня обманывали! Вот перечень ваших проступков, я заносил их сюда день за днем целых два года, с тех пор как вас знаю; тут записаны все наши беседы. Садитесь.

Сен-Мар повиновался, вздыхая, и битых два часа терпеливо слушал краткое изложение того, что его властелин имел терпение записывать в течение двух лет. Он несколько раз прикрывал рот рукою, и мы все, конечно, сделали бы то же самое, случись нам ознакомиться с этими записями, которые были найдены в полном порядке после смерти короля рядом с его завещанием. Приведем лишь отрывок, которым Людовик XIII закончил свое чтение.

— Вот что вы сделали наконец седьмого декабря, три дня тому назад. Я говорил с вами о полете кобчика и о недостаточности ваших знаний по псовой охоте; я ссылался на «Королевскую охоту», сочинение короля Карла Девятого, утверждая, что стоит егерю натаскать собаку, как ее постоянно будет тянуть в лес, и не следует ни бранить ее ни бить,— она сама пойдет по следу; а чтобы собака хорошо преследовала дичь, надо приучить ее тщательно обнюхивать землю, не давая попусту рыскать по кустам и тропинкам.

И вот что вы ответили на мои слова (недовольным тоном, заметьте): «Ей-богу, государь, дозвольте мне лучше командовать полками, чем возиться с птицами и собаками. Уверен, что все подняли бы нас на смех, если бы узнали, чем мы занимаемся». А восьмого числа… погодите, да, именно восьмого, когда мы пели вместе вечерние молитвы у меня в спальне, вы с сердцем бросили молитвенник в огонь, что было кощунством; а сами сказали, будто нечаянно уронили его; грех, смертный грех! Вот видите, я подписал внизу «ложь» и подчеркнул это слово. Я же вам говорил, что меня не обмануть.

— Но, государь…

— Погодите, погодите. Вечером вы сказали, будто кардинал из личной ненависти велел сжечь на костре ни в чем не повинного человека.

— Да, я и теперь утверждаю это и готов доказать правоту своих слов, государь! Это величайшее преступление кардинала, которого вы не решаетесь лишить своей милости, хотя он и доставлял вам много горя. Я все видел, все слышал в Лудене: Урбен Грандье был по сути дела не казнен, а убит. Государь, поскольку здесь имеются Мемуары, написанные вашей рукой, взгляните, какие доказательства я приводил вам тогда.

Отыскав страницу, повествующую о поездке Сен-Мара из Перпиньяна в Париж, Людовик внимательно прочел весь рассказ.

— Какой ужас! — воскликнул он.— Как мог я позабыть все это? Ясно, этот человек околдовал меня! Ты мой единственный друг, Сен-Мар. Какой ужас! Мое царствование запятнано этим преступлением. Кардинал велел перехватить все послания дворянства, не допустил до меня нотаблей, которые прибыли со всех концов страны. Сожжен, сожжен заживо! Без доказательств! Из мести! Безвинно оклеветанный человек, целый народ напрасно взывал ко мне; а теперь меня проклинает семья погибшего! Боже мой, как несчастны короли!

При этих словах Людовик отбросил от себя тетради и заплакал.

— Как прекрасны слезы, которые вы льете, государь! — воскликнул Сен-Мар с искренним восхищением.— Как жаль, что вся Франция не видит их вместе со мной! Она была бы поражена этим зрелищем, с трудом поверила бы своим глазам.

— Франция была бы поражена?! Так, значит, она меня не знает?

— Нет, государь,— чистосердечно ответил д'Эффиа,— никто вас не знает; и я сам часто обвинял вас в холодности, в безразличии ко всем и ко всему.