Как-то раз в чайном доме Хоккокуя, в зале на втором этаже, собралась молодежь, дабы полюбоваться осенней ясной луной. В ожидании восхода луны с самых сумерек звучали здесь песенки, что были тогда у всех на устах, и баллады «дзёрури». Впрочем, по какому бы поводу ни устраивалось собрание — по случаю полнолуния или для встречи солнца, — во всех краях и провинциях веселятся при этом на один и тот же манер.

Один из гостей, монах-пилигрим, не раз уже здесь бывавший, прочитал молитву благословения, после чего устроитель вечера, в отличном расположении духа, высказал готовность исполнить любое пожелание гостей, и те сказали, что хорошо бы послушать слепого флейтиста…

— Слепец этот — мой давний знакомый! — ответил хозяин и тотчас послал за музыкантом. Для начала попросили его исполнить мелодию «Горы Хаконэ». Играя, слепой услышал, что по лестнице поднимается мальчик-слуга, и сказал:

— Он прольет масло!

Мальчик же нес сосуд с великой осторожностью, но вдруг на него свалилась выскочившая из пазов деревянная скользящая дверь, и он нежданно-негаданно изрядно ушибся.

— Поразительно! — воскликнули гости, захлопав в ладоши. — А теперь скажи нам, что за человек идет сейчас по улице мимо дома?

Слепец прислушался к звуку шагов и промолвил:

— Этот человек чем-то весьма озабочен; за руку ведет он старуху, судя по торопливой походке — повивальную бабку.

Послали слугу проверить. На его расспросы прохожий отвечал невпопад:

— Как только начнутся схватки, мы и сами сумеем приподнять роженицу. Ах, вот бы мальчик родился!..

Все громко рассмеялись и стали спрашивать о другом прохожем. Слепой сказал:

— Их двое, но шагает только один!

И в самом деле, оказалось, то шла служанка и несла девочку.

Расспросили о следующем, и ответ гласил:

— Это, без сомнения, птица, но из тех, что весьма берегут себя!

Опять пошли проверить и видят — по улице тихонько бредет странствующий монах, обутый в высокие гэта в форме птичьих лап.

— Прекрасно, великолепно! Как точно он все угадывает! — воскликнули гости. — Для вящего нашего удовольствия попробуй-ка отгадать еще разок! — И с этим словами они приоткрыли окно, забранное мелкой деревянной решеткой, и стали ждать. Уже стемнело, на улице почти ничего не было видно, но все же, когда ударил колокол, возвестивший наступление ночи, они разглядели при свете горевшего в зале фонаря двух путников, спешивших к реке Ёдо, чтобы не опоздать на лодку, отплывающую в Осака. Один был при двух мечах, в черном хаори и широкополой плетеной шляпе, другой следовал сзади, неся дорожную шкатулку и бочонок с сакэ.

— А это что за люди? — вопросили слепого, и тот ответил:

— Их двое, женщина и мужчина.

— До сих пор ты угадывал верно, — сказали гости, — но на сей раз все же ошибся! Мы видели своими глазами: оба прохожих — мужчины. У одного даже два меча, он, несомненно, самурай!

— Странно! — сказал слепой. — И все же это, безусловно, женщина. Уж не обманывает ли вас зрение?

Снова послали человека узнать, и тот услышал, как господин, понизив голос, говорил слуге, несущему бочонок:

— Ночью, на лодке, не спускай глаз с бочонка. Вместо сакэ в нем полно серебряных монет. Ночью дорога неспокойна, оттого-то я и переоделась мужчиной, чтобы съездить в Осака за товаром!

Послали расспросить путников поподробнее, и оказалось: то была переодетая хозяйка рисовой лавки с Пятого проспекта столицы.

В первом году эры Гэнва [32] случился раз снегопад, столь сильный, что в горах Хаконэ низкорослый бамбук совсем засыпало снегом, замерло движение на всех дорогах, и добрый десяток дней даже лошади не ходили.

Жил там в горах один отшельник, монах по имени Тансай, построивший себе одинокую келью на вершине, куда и птица не залетала, а питался он одними лишь ягодами да плодами. Так жил он, отрешенный от мирской суеты, не воздвигнув даже алтаря Будде, и достиг наконец столетнего возраста. Увеселял же он свою душу единственно игрой в шашки. И вот однажды в сих отдаленных горах появился престарелый монах и, на радость Тансаю, предложил сразиться с ним в шашки. Выглядел же он так: вся одежда его состояла из скрепленных меж собой листьев, бедра опоясаны стеблями глицинии, на смуглом до черноты лице сверкали огромные очи — словом, никак не походил он на смертного человека. Ел он сосновую хвою, говорил мало, так что лучшего товарища вовек не сыщешь.

Однажды вечером погас у них огонь в очаге, и тогда тот старец достал привязанный к поясу кожаный кошель и, вытащив из него кремень, промолвил:

— Это кремень, коими славится гора Курама. Мне дал его Ёсицунэ, мой господин, сказав, что с его помощью можно очень быстро добыть огонь!

Так рассказывал он с самым правдивым видом.

— Ведь Ёсицунэ жил так давно! — удивился Тансай. — Кто же вы такой?

— Я — Хитатибо Кайдзон. [33] Конечно, теперь меня не узнать!.. — ответствовал тот.