«В самом деле, ведь, как гласят предания, о кончине Кайдзона ничего не известно, — подумал Тансай. — Вот чудеса!» И он стал расспрашивать старца:

— А что, правда ли, что покойный Бэнкэй [34] был лицом смугл, ростом высок и такой страхолюдный, что на него и на картинках-то глядеть боязно?

— Это великое заблуждение! — ответил старец. — Он был красавец, второго такого красавца среди монахов не сыщешь! — И далее рассказал: — А вот сам господин Ёсицунэ, тот и впрямь никуда не годился: лицо круглое, нос приплюснутый, передних зубов не хватало, глаза косили, волосы курчавые, сам приземистый — никаких мужских достоинств за ним не числилось. Только духом был крепок, оттого и стоял во главе войска… И прочие воины были ему под стать: Катаока — жадина, Таданобу — пьяница, Исэ Сабуро всякий раз как что-либо покупал, так денег никогда не платил, в битвах при Амагасаки, Ватанабэ, Фукусима ни разу не расплатился с лодочником за перевоз, — раз он самурай, то и вози его даром! Кумаи Таро круглый год путался с гулящими девками, Гэмпати Хёэ сочинял прескверные стихи хайку, да и вообще на редкость был бестолковый. Суруга Дзиро, — все прямо диву давались, — ни летом, ни зимой не желал носить набедренную повязку. Камэи был ловкач и пройдоха. Судзуки и Цугунобу оба, на пару, всю жизнь бегали за мальчиками, Канэфуса, приверженец секты Дзёдо, только и знал, что молиться о будущей загробной жизни. Да ни одного путного человека среди них не было! [35]

— Ну, а Сидзука? [36] Была ли она и впрямь такая красавица, как теперь говорят? — спросил Тансай.

— Какое там! Да взять любую, чуть получше десяти первых встречных, да начать холить ее с утра до вечера столичной водой, так какая угодно станет красавицей! Прими во внимание, что в ту пору покровитель ее Ёсицунэ находился как раз в самом расцвете славы, да и долгов за ним не водилось, к тому же тогда еще не придумали законов, запрещающих носить шелковые или какие другие яркие ткани… В наше время, как посмотришь на наложниц нынешних князей, когда на заставах проверяют путешественников и они выходят из паланкинов, так, право же, они намного красивее, чем женщины минувших времен! О многом я мог бы еще рассказать, да, верно, ты подумаешь, что я вру! Вот если бы отыскался какой-нибудь свидетель!.. — И не успел он вымолвить эти слова, как вдруг у сплетенной из сучьев двери послышались шаги и, со словами: «Поистине, я слышу голос Кайдзона! Хотелось бы повидаться с ним, хотя бы недолго!..» — в хижину вошел человек.

— А, старый друг, старый друг! Как я рад, что дожил до этой встречи! Прежде всего позволь представить тебя почтенному хозяину… Это — Иномата Кохэйроку, он обитает в глуши горного края Биттю и на сей раз решил посетить нас. Познакомьтесь же и будьте друзьями!

Всю ночь напролет они говорили о былых сражениях так, будто эти битвы произошли вчера или сегодня.

— А что, Хэйроку, сила твоя не убавилась? — спросил старец.

— Да пожалуй, что прежняя! — отвечал гость и с этими словами обнажил до плеча правую руку. Кайдзон тоже завернул рукав до плеча и, вспомнив, как некогда они мерились силой на холме Камэвари, сказал:

— Что ж, поглядим, кто сильнее!

Без устали боролись они более трех часов, не уступая друг другу. А Тансай, в роли судьи, подбадривал то одного, то другого, и голос его разносился до самого неба, под конец же все трое сокрылись в тучах, так что исход этого поединка так и остался никому не известен.

В Химэдзи, что в провинции Харима, долгое время жила лисица, старшая сестра лиса Гэн Куро из Ямато. Она отрезала женщинам волосы, разбивала горшки в домах, во всех провинциях причиняла много неприятностей людям. Звали ее Лиса Осакабэ. Обликом походила она на человека, командовала несметным числом родичей-слуг, водила людей за нос, как только вздумается, и всячески их морочила.

Проживал в Химэдзи некий торговец рисом по имени Монбёэ. Однажды, проходя горной тропинкой в отдаленном, безлюдном месте, увидел он целое сборище лисят белой масти, без особого умысла бросил в них камешком и случайно попал в одного лисенка, да, как на грех, так метко, что лисенок тут же испустил дух. Пожалел Монбёэ лисенка, но тотчас позабыл о такой безделице и воротился домой.

В ту же ночь с конька крыши дома Монбёэ послышались сотни женских голосов:

— В кои-то веки наша маленькая принцесса изволила выйти на прогулку на вольный воздух, а ты лишил ее жизни! Это не пройдет тебе даром!

И тут же на дом Монбёэ градом посыпались камни. Повредили стены, разбили ставни в слуховых окнах, однако, когда рассвело, на земле не оказалось ни единого камешка. Все домочадцы Монбёэ очень перепугались.

Наутро в дом явился странствующий монах и попросил чашечку чая. Монбёэ приказал служанке подать ему чай, но не успела та поднести страннику чашку, как в дом ворвалось ни много ни мало три десятка здоровенных мужчин, похожих на стражников магистрата, с криками:

— Как смеешь ты укрывать монаха, коего разыскивают власти?!

Не слушая никаких объяснений, схватили они хозяина и хозяйку и наголо обрили им головы, после чего и у пришельцев и у монаха внезапно выросли хвосты, и они убежали прочь. Плачь — не плачь, а горю уже не поможешь!

Случилось так, что как раз в это время невестка Монбёэ гостила у своих родителей в родном доме, поскольку муж ее Мондзаэмон, сын Монбёэ, по делам уехал на север. Лис обернулся Мондзаэмоном, проник в дом в сопровождении нескольких спутников, схватил эту женщину и, воскликнув: «Стоило мне отлучиться, как ты завела любовника! Ну, да бог с тобой, убивать я тебя не стану!..» — в тот же миг наголо обрил ей голову.

— Я и в мыслях ничего подобного не держала! — горевала и плакала женщина. — Откуда такие подозрения, ведь мы женаты не первый год!..

— А, негодница! Так я доставлю тебе доказательства! — крикнул лис. Он и его спутники бросились к женщине, утащили ее далеко в горы, выстроились там в ряд и каждый по очереди назвал себя:

— Я — Врунискэ из Накайдо! Я — Тюдзабуро Старшинскэ! Я — Кинмару Невидимскэ! Я — Ямитаро Курворискэ! Я — Хананага Поле-Разорискэ! Мы верные слуги госпожи Лисы Осакабэ, ее славные рыцари-защитники! — И с этими словами они обратились в лисиц и исчезли с глаз долой. Невестка пошла к Монбёэ, сокрушалась и плакала, да только ничего уже нельзя было поделать…