Вот и на сей раз, услышав рассказ Кинная о русалке, Хякуэмон сделал вид, будто не поверил ни единому его слову.

— Я бы не стал докладывать его светлости о том, чего не видел собственными глазами, — нарочито громко проговорил он, обращаясь к сидящему поблизости слепому рассказчику. [154] — Всем известно, что у птицы есть крылья, а у рыбы — плавники. Эти твари весьма проворны, когда дело касается их жизни, и так просто в руки не даются. У меня в саду есть маленький пруд шириною в четыре-пять кэнов, [155] не больше, в нем я держу золотых рыбок. На днях я принялся потехи ради стрелять в них из игрушечного лука, выпустил более двухсот стрел — и что же? Ни одна не попала в цель. Как видите, даже эту живность убить совсем непросто. Вообще же нет на свете ни оборотней, ни чудес. Не удивляемся же мы тому, что у обезьян красная морда, а у собаки четыре лапы.

Услышав разглагольствования Хякуэмона, глава службы тайного надзора Нода Мусаси обратился к нему с такими словами:

— Вы говорите так потому, что подходите ко всему необъятному миру с мерками собственного поместья. Между тем в горах и морях за десятки тысяч ри отсюда можно увидеть самые необыкновенные существа. Известно, например, что в старину, во времена семнадцатого императора Нинтоку, [156] в Хиде родился человек с двумя лицами. При императоре Тэмму [157] в одном из горных селений Тамбы появился бык с двенадцатью рогами. [158] А во времена императора Момму [159] пятнадцатого дня шестого месяца четвертого года эры Кэйун [160] в нашу страну из-за моря прибыл демон ростом в восемь дзё, толщиною в дзё и два сяку, [161] с тремя лицами. Коль скоро подобное случалось в старину, почему в наше время нельзя встретить русалку?

Хякуэмон побледнел, однако заметил в свойственной ему манере:

— И все-таки было бы славно, если бы Киннай-доно, раз уж он сподобился убить русалку, привез ее с собой.

Из жалости к Киннаю присутствующие поспешили перевести разговор на другую тему и вскоре, когда заступила на дежурство ночная стража, разошлись по домам.

Разные бывают люди на свете. Вот и после этого происшествия одни осуждали Хякуэмона, другие же смеялись над Киннаем, ну и горазд, мол, на выдумки! От обиды Киннай решил убить Хякуэмона, но потом образумился. «Нет, — подумал он, — тогда мне и вовсе не дадут проходу, еще пуще станут глумиться надо мной, — дескать, сам наплел небылиц, а другой отвечай…» Долго маялся Киннай, влача безрадостное существование, и наконец решился: «Коли не изменило мне еще самурайское счастье, я отыщу убитую русалку, чтобы все убедились в правдивости моих слов, и тогда не видать негодяю Хякуэмону от меня пощады».

В тот же день Киннай втихомолку покинул свою усадьбу и отправился к бухте Сакэкава. Там он сговорился с рыбаками, щедро оделил их деньгами, и те, не теряя времени, забросили в море огромные сети, но выловить русалку так и не смогли.

Опечалился Киннай, стал молить богов-повелителей водной стихии, чтобы смилостивились над ним, но молитвы его не были услышаны. С утра до вечера бродил Киннай по побережью, разгребая водоросли и вздрагивая каждый раз при виде прибитого к берегу дерева. Мысль о тщетности поисков повергала его в отчаяние, и вот однажды, почувствовав тяжесть в груди, он сел на полуразрушенную скалу и, поклонившись солнцу, спешившему скрыться на западе, там, где простерлась Чистая Земля, [162] скончался. Увы! — жизнь его истаяла, точно пена на воде.

Вскоре весть о кончине Кинная достигла замка, однако, кроме единственной шестнадцатилетней дочери, оплакивать его было некому. Жена Кинная покинула сей бренный мир еще прошлой осенью, занедужив в пору дождей. Теперь, потеряв еще и отца, девушка лила безутешные слезы и думала: «Единственное, что мне осталось, это в последний раз взглянуть на отца и отправиться вслед за ним». С этой мыслью она выбежала из дома, и никому из приближенных покойного не пришло в голову пойти вместе с нею.

В доме Кинная жила женщина двадцати одного года от роду по имени Мари, прислуживавшая своему господину в спальных покоях. Не забыв милостей, которыми долгие годы осыпал ее Киннай, Мари, не раздумывая, бросилась вслед за девушкой. Как ни торопились они вдвоем, ночуя где придется: то в поле, то на морском берегу, — достигнуть побережья, где Киннай встретил свой последний час, им удалось лишь к концу третьего дня пути. Девушка кинулась к телу отца и залилась слезами. Горе ее было безмерно: она воздевала руки к небу, припадала лицом к земле и, не стыдясь насмешливых взглядов рыбаков, билась в судорогах. Наконец, поняв, что Кинная к жизни уже не вернуть, женщины подняли его на руки и собирались было вместе с ним броситься со скалы в море, но их остановил Нода Мусаси, прибывший сюда по приказу своего господина.

— Разве вы не знаете, — крикнул он женщинам, — что в смерти Кинная повинен его недруг?

— Отец умер собственной смертью, — промолвила в ответ девушка.

Тогда Нода рассказал им о том, что Киннай умер, не стерпев оскорбления, нанесенного ему Хякуэмоном. Узнав об этом, девушка опять залилась слезами и сказала:

— Этот Хякуэмон неоднократно просил моей руки, но отец всякий раз ему отказывал, и тот, как видно, затаил на него досаду. Такое злопамятство недостойно истинного самурая. Я должна отомстить Хякуэмону за смерть отца!

Женщины пустились в обратный путь, но теперь уже не одни, а в сопровождении Ноды Мусаси. Воротясь в замок, Нода доложил господину о намерении дочери Кинная мстить Хякуэмону. Тот одобрил ее намерение и приказал ронину Масиде Дзихэю, который жил в его доме, помочь ей.

И вот однажды, когда Хякуэмон возвращался с прогулки в горах, Дзихэй выскочил из засады и, назвав свое имя, поразил его в правую руку. Только успел Хякуэмон выхватить меч левой рукой, как дочь Кинная бросилась на него с копьем, он кинулся было бежать, но тут подоспела Мари и нанесла ему удар в самое сердце.

Осуществив таким образом задуманное, дочь Кинная заперла ворота и, испросив на то позволения его светлости, совершила харакири. Мало кто из женщин решается на такое, но ведь недаром была она дочерью самурая.

Когда на следующий день в замке обсуждали эти события, все до единого самураи осудили Хякуэмона и порешили уничтожить его усадьбу. Погибшему Киннаю воздали должное: дабы род Тюдо не прекратил своего существования, наследником его имени был объявлен Сакунодзё — младший сын самурая Имуры Сакуэмона. Что же до наложницы Мари, то хоть и была она женщиной низкого звания, его светлость счел ее поступок благородным и повелел выдать замуж за самурая Тои Итидзаэмона, младшего чиновника тайного надзора, так что Мари была счастлива и довольна.