– Ты, не пойму, из райсобесу, что ли? Была у меня одна женщина...

– Наша сотрудница! – уверенно сказал Корытников. – Ну, пойдем, жилищные условия твои обследуем! Крыша не течет? В окна не дует?

– Крыша текет в одном месте, когда сильный дождь. Шарову говорила, а он: поставим в график в списке ветеранов труда. Ему, конечно, виднее, он власть.

– Ага! Ты власть уважаешь, значит?

– Уважаю. Они на то поставлены.

– Это хорошо!

Войдя в дом Квашиной, Корытников сразу увидел в углу целый иконостас и подошел к нему, вглядываясь.

– Ты чего там, райсобес? – спросила Квашина. – В углу текет, говорю же тебе! Вон там!

Но Корытников как остолбенел. Он уставился на одну из икон и шевелил губами, будто молился. Но если вслушаться, это была не молитва, а всего лишь слова:

– Быть того не может...

Тут он вдруг бросился прочь из дома. И через минуту вернулся с чемоданчиком. Раскрыл его, там оказались различной величины пробирки, пипетки, щипчики и ножички. Схватив кусок ваты, Корытников смочил его чем-то и провел по одной из икон. Очищенная полоска заблестела чистым золотом.

– Ты чего там делаешь? Ну-ка, отойди! – рассердилась Квашина.

– Не шуми, бабушка! – весело закричал Корытников. – Я же сказал: я из райсобесу, специалист по народному творчеству и иконам. Сейчас ты увидишь...

Он протирал дальше, и все яснее были видны Богоматерь с младенцем на престоле, небесные силы сверху – полукругом, а внизу пророки, праотцы, святители, апостолы... Корытников решительно обернулся к старухе:

– Вот что, бабуля! Ты уважаешь власть, правильно! И она в моем лице предлагает: мы тебе чиним крышу, а ты сдаешь эту икону на хранение в музей. Знаешь, что такое музей?

– А то не знаю. Только сдать не могу. Мне еще мама говорила: эту, говорит, иконку никому не отдавай, она от деда мне досталась, а деду тоже от деда. Если, говорит, только когда совсем плохо будет.

– А тебе еще не совсем плохо? – огляделся Корытников, имея в виду скудность обстановки, близкую к нищете.

Но Квашина не согласилась:

– А чего это мне плохо? Здоровья нету, само собой, а остальное есть. Пенсия обратно же... Мне что надо: чтобы на похороны все было. И денежки, и прибор всякий. Я уж лет пять назад все приготовила.

Корытников зашел с другой стороны:

– Пойми, родная ты моя, не получится у тебя мамин завет выполнить!

– Это почему?

– Во-первых, икона гниет уже у тебя.

– Выдумал, икона гниет! Ты соображаешь, что говоришь, нехристь ты!

– Я нехристь? На! – И Корытников истово и демонстративно перекрестился. А после этого даже поцеловал облюбованную икону. И заодно ощупал ее, обстукал и даже, кажется, на зуб попробовал фактуру дерева.

– Ты чего там опять? – всматривалась Квашина.

– Не видишь? Молюсь!

– Куда мне видеть, я слепая совсем! – вздохнула Квашина. – Очки вон какие ношу: глаза с кулак. – Она надела очки, и Корытников увидел, как сквозь них глядят на него огромные глаза старухи.

– Да и в них плохо разбираю, – жаловалась Квашина. – А мне что видеть? Свет божий – и боле ничего!

– Ладно, пусть она не сгниет, – продолжал Корытников. – Но ты ведь, бабушка, помрешь, прости, пожалуйста, и икона пропадет! А государство ее сохранит!

– Почему пропадет? А люди – они что, не люди, что ли? Сберегут!

– Плохо ты знаешь людей, бабушка!

– Плохих, может, и плохо знаю, а хороших хорошо. А их много вокруг.

Корытников понял, что пора действовать решительно:

– Ты, может, не поняла? Я ведь заплачу за нее. Хорошо заплачу. Тысячу рублей! Новыми!

– А мне все равно – новые, старые. Не надо мне.

– Две тысячи! – набавил Корытников и для наглядности выложил деньги. – Прямо сейчас!

– Вот человек! Не надо, говорю же тебе!

– Ты, может, не понимаешь, сколько это?

– Почему не понимаю? Две тысячи.

– Ты на них можешь целый год каждый день шоколад кушать!

– Сыпь пойдет. Да и не ем я его. Ты вот что, райсобес, иди-ка, у меня от тебя аж голова болит.

– Десять тысяч! – закричал Корытников и разложил бумажки веером на столе. – Десять тысяч, вот они!

– Ты больной, что ли? Если мне не надо, то какая мне разница, сколько не надо? Что тысяча, что десять – мне не надо одинаково!