Шрифт:
– А кто дает?
Умелец не успел ответить, Кравцова окликнул негодующий голос Лазарева:
– Ты еще здесь? Чего тебе еще неясно, родной ты мой?
– Да я так. Любуюсь.
– Любуйся чем-нибудь где-нибудь в другом месте! – посоветовал Лазарев:
Кравцов повернулся с улыбкой, но Лазарев заметил, что глаза из голубоватых почему-то сделались у него дымчато-синеватыми, облачными какими-то, а веснушки стали еще заметней на фоне странной бледности лица.
– Я, папаша, буду любоваться где хочу – чем хочу, – ласково сказал Кравцов. – Учитывая, что данная территория с неофициальным названием «Поле чудес» входит в зону моих административных интересов, хоть вам кажется иначе!
– Ты и хам к тому же! – возмутился Лазарев.
– Хам, папаша, это вы, – ответил Кравцов, а умелец хихикнул и отвернулся.
Лазарев задохнулся от гнева и побежал кому-то звонить. Он еще не сообразил, кому именно, да и надо ли, просто у него десятилетиями такой служебный рефлекс выработался: как чуть что не то – надо звонить. Сразу же скажем: дома он остыл. Его остановила простая мысль: если человек так открыто и смело хамит, то ведь неспроста же? Смелым сам по себе никто не бывает. Нет ли за Кравцовым другой силы, нет ли у него защиты? Надо будет выяснить!
А Кравцов тем временем нашел бригадира по фамилии Дьордяй и спросил того насчет проволоки. Дьордяй, мужчина широкоплечий, тяжелый и видно, что мудрый, ответил: проволоку кто-то привез.
– Кто?
– Да не помню.
– А когда? Не обратили внимания?
– Я, дорогой товарищ старший лейтенант, опытом жизни приучился обращать внимание только на свое дело. Полезней для здоровья получается.
– Это почему?
– А жизнь такая. Чуть в сторону посмотрел, а там уже что-нибудь не то.
– Согласен, – сказал Кравцов. – А у меня работа как раз – по сторонам смотреть.
И посмотрев по сторонам, он обнаружил, что наступил вечер.
Наступил вечер. Куропатов, про которого уже все село говорило разные вещи, был дома и мрачно ужинал.
Перед ним сидела жена Лидия, милая женщина в милом сорокалетнем возрасте, и упрашивала:
– Хоть мне скажи, Михаил, куда ты ходил ночью? Ведь ходил куда-то!
– На рыбалку ходил.
– В дождь?
– А что дождь? Клюет лучше.
– Но ты же удочек не брал! Я проснулась – тебя нет. Тоже подумала: пошел по рыбу. А удочки стоят! Почему мне, родной жене, не сказать? Может, тебя в самом деле Прохоров подбил провода срезать? А? Ты скажи, а я что-нибудь придумаю. Может, спрячу тебя. Не в тюрьму же от двоих детей идти!
– Не резал я ничего.
– А где был ночью-то? Почему не сказать?
– Тьфу. Рыбу ловил!
– Да как ты ее ловил без удочек-то?
– Вот пристала...
– А может, ты к Клавдии-Анжеле ходил, а? – спросила Лидия будто даже с надеждой. Продавщица Клавдия-Анжела жила с дочкой одиноко, на отшибе, и почему-то у всех было мнение, что к ней время от времени приходят мужики. Ни разу ни одного мужика замечено не было (к тому же она спиртного дома принципиально не держит, хоть и продавщица), но мнение от этого не менялось.
– Тю! – сказал Куропатов. – По-твоему, лучше, если бы я у нее был?
– Лучше! – сгоряча воскликнула Лидия. – То есть я бы тебе, конечно, за это все глаза бы выцарапала, но это все-таки лучше, чем в тюрьму! Ну, говори! У нее был?
– Нет!
– А где, черт ты такой?! – вскрикнула Лидия. – Где?
Куропатов молчал.
Куропатов молчал. Молчал и Вадик на другом конце села, в медпункте, слушая рассуждения Кравцова, которому надо было с кем-то поделиться мыслями.
– Слишком как-то все ясно, Вадик! Есть прямые улики против Куропатова. И следы от мотороллера, и рукавица. И ночью, как выяснилось, не было его дома. Говорит, что рыбу ходил ловить. И брат у него в тюрьме... Так сказать, психологический момент. Теперь Желтяков с Клюквиным. Все знают, что они мечтают кабель найти. То есть ушиблены идеей разбогатеть на цветном ломе. У Желтякова к тому же провод пропал. А у Клюк-вина на резаке следы алюминия. И получается всё как на ладони: договариваются Куропатов, Желтяков и Клюквин, Клюквин режет провода, Желтяков помогает собирать, Куропатов отвозит. Слишком просто, слишком!