— А-а… Его… да, пожалуй. Он ворвался в мою жизнь. Все разрушено, все погублено. Господи, Брендан, я так несчастен!

Катон не собирался говорить это. Его смутил неожиданный поворот в разговоре. Ему привиделся лик Христа, каким он привык изображать его себе. Потом лицо Красавчика Джо.

— А что тот паренек? — спросил Брендан.

— Ты телепат.

— Я просто пытаюсь понять контекст.

— Контекст тут ни при чем.

— Должен быть при чем. Твои сомнения и раздумья существуют во времени. Это не метафизические сущности, висящие в пустоте.

— Ты же не полагаешь, что все это из-за?..

— Я ничего не полагаю, а только хочу больше знать.

— Если считаешь, что у меня были мотивы…

— Оставь в покое свои мотивы… в любом случае любая теория о твоих мотивах — пустой звон.

— Мне казалось, мальчишка не заинтересовал тебя.

— Заинтересовал и интересует.

— Ну, что тебе сказать. Я люблю это дитя, я без ума от него, ни о чем другом не могу думать.

— Он это знает?

— Не уверен, — сказал Катон, — Нет, вряд ли.

«А действительно, знает ли?» — спросил себя Катон.

— В таком случае ты хватал его или там еще что?

— «Хватал»? Нет, разумеется, нет!

— Я всего лишь спрашиваю. Но вы вели всякие возвышенные волнующие разговоры о его будущем и так далее?

— Да… вели…

— Успешные?

— Не слишком. Но я просто не могу не видеться с ним. Это как… тут нет никакой любви… и ничего такого…

— Это мне понятно.

— Но, Брендан, он не имеет отношения к моим сомнениям, к тому, как все… ушло, умерло… это началось до того. И с Джо никак не связано.

— Хорошо. Оставим мальчишку. Ты говоришь, что теперь чувствуешь, что Там нет никого. Это ощущение оставленности, или умозаключение, или?..

— Умозаключение. Должно быть.

— Почему «должно быть»?

— Потому что я — мыслящее существо. И потому, что это правда. Если Христос не воскрес, тогда наша вера напрасна. Либо одно, либо другое.

— Ты, конечно, идешь за Аристотелем. Аристотель был началом конца. Нам до сих пор приходится исправлять нанесенный ущерб.

— Я не философ, — раздраженно сказал Катон. — И не буддист, как Реджи Пул! Я признаю, что Христос есть камень преткновения и что я оступаюсь.

— Мы все оступаемся.

— И пожалуйста, Брендан, не прибегай к заезженному приему, не убеждай меня, что вера есть сомнение, а сомнение есть вера и где вера кончается, там она и начинается и так далее! Все это я знаю.

— Не надо так раздражаться, дорогой мой. Я просто пытаюсь понять, что с тобой происходит. Священство — нелегкая вещь. Это брак. Человек не спешит рвать брачные узы, едва они ему прискучат, а награда станет не так сладка.

— Об этом речи не идет. Дело в истине, говорю тебе!

— Истина здесь очень неоднозначна, — сказал Брендан.

Он спустил ноги с дивана и сел, глядя на Катона синими глазами, чья синева выделялась даже в полутьме комнаты.

— Когда начинают говорить о неоднозначности истины, обычно лгут. Догмат…

— Существуют миры и миры за пределами догмата.

— Насколько далеко христианство может выйти за пределы догмата, оставаясь при этом религией?

— Насколько простирается душа.

— Это не ответ. Во всяком случае, для тебя здесь нет проблемы. Ты чувствуешь себя в догмате, как рыба в воде, причем с тех пор, как начал говорить!

— Погоди минутку и не сердись на меня. Ты сказал, что Христос ворвался в твою жизнь.

— Сказал.

— Что-то произошло?

— Да. Сейчас ты скажешь, что это было сплошь чувство…

— Мне кажется, так оно и было. Что-то произошло. Хорошо. Но не следует ли позволить этому продолжаться? Христос не таблетка, которую принимаешь раз и на все время. Он — причина перемены человеческой жизни. И человеческая жизнь кардинально меняется. «И уже не я живу, но живет во мне Христос»! [43] В твоих жалобах я слышу только «я», а не «Христос».

— Я не жалуюсь.

— Ты сказал, что несчастлив.