— Не можете или не умеете?

— Убивать и дурак умеет. — Он иронически сощурил глаза и сообщил: — Я из тех, кого всерьез волнуют экологические проблемы, стоящие перед неосмотрительным человечеством.

Это было уже интересно. Я спросил:

— Вы, наверное, активист общества охраны природы?

— Нет. Только аккуратный плательщик членских взносов. Но внимательно слежу за некоторыми активистами, которые днем выступают с лекциями и докладами об охране природы, а ночью опутывают реку такой паутиной, что ни одна плотвичка не проскочит.

— В местных водоемах рыба водится?

— Хватит, как говорят, за глаза и за уши. Отчего бы ей не быть?

— Ну как же! Целлюлозно-бумажные производства, насколько я наслышан, не несут здоровья воде, земле и атмосфере…

— Не всегда, — возразил парень. — Вы знаете, какие у нас построены очистные сооружения?.. Точно не помню, но, по-моему, на это дело израсходовано пятьдесят миллионов рублей — одна десятая стоимости всего комбината. Звучит? Сточные воды проходят глубокую биологическую очистку, затем аэрируются на специальных установках и сбрасываются в реку, неся в себе более высокое содержание кислорода, чем в самом водоеме. Другими словами, происходит некоторое улучшение химического состава речной воды. Почему же в ней не водиться рыбе?.. Правда, есть много всяких «но»…

— Вы инженер? — спросил я, будучи уверенным, что знать такие топкости и говорить о них компетентно может только специалист.

— Я не инженер и не техник. Рядовой рабочий сульфатного производства. До пуска третьей очереди работал на сульфитном.

— А какая разница между сульфатным и сульфитным?

Парень косо посмотрел на меня:

— Вы что, на самом деле не знаете пли разыгрываете?

— Честное слово, ничего не смыслю. Всю жизнь имею дело с бумагой, а процесс ее производства для меня— темная ночь.

— Понятно, — улыбнулся парень снисходительно. — Тогда давайте сначала познакомимся: Семен, двадцати четырех лет от роду, один из первых коренных уроженцев новой Коряжмы, женат, политически выдержан, наград и взысканий не имею…

Семен посмотрел на часы и поднялся.

— До прихода автобуса еще час двадцать, — деловито произнес он. — К тому же люблю ходить пешком. Тем более в такую погоду… Не желаете составить компанию?

— А сколько здесь километров?

— До комбинатовской доски Почета — шесть тысяч триста семьдесят пять моих шагов. Представляется возможность проверить…

— У вас что, все отсчеты ведутся от доски Почета?

Он рассмеялся:

— Нет. Просто доска Почета — на развилке. Налево пойдешь — на комбинат придешь, направо — в поселок… Сумка у вас тяжелая? Давайте помогу.

— Ерунда. Две рубашки, три тельняшки… — Мне не хотелось расставаться с новым знакомым, и я торопливо встал. — Пойдемте. Я тоже люблю пешие прогулки. Когда-то работал в изыскательских экспедициях, приходилось много ходить по тайге и тундре.

— А теперь где работаете?

— Теперь не работаю… В привычном понимании этого слова.

— Занимаетесь туризмом?

— Да. И в свободное время пишу книги…

Семен остановился и посмотрел на меня вначале с недоверием, затем с интересом.

— Значит, мы с вами в некотором роде коллеги… Вернее, будущие коллеги, — проговорил он возбужденно. — Я учусь на факультете журналистики МГУ… Вот это сюрприз! А я еще раздумывал: подходить не подходить… Нет, все же профессиональное чутье…

Мы зашагали по бетонке, по «осевой»: опасаться было нечего.

— Так кем же все-таки работаете на комбинате? — спросил я, чтобы завязать новый разговор.

— У меня специальностей много, — похвастался Семен. — Начинал учеником слесаря на ремонтном заводе. Добрался до четвертого разряда. Потом служил в армии, пописывал в дивизионную газету. А когда вернулся на комбинат, захотелось познать всю технологию целлюлозно-бумажного производства. Пошел на лесобиржу бревна катать… Между прочим, Надежда чуть не отреклась от меня. Сказала, с тобой, мол, опасно связывать семейную жизнь, всегда будешь таким ветрогоном…

— Но не бросила?

— Нет. Дочка растет. Скоро три года… А я, поработав месяца четыре на бирже, запросился в древесно-подготовительный цех. Потом был размольщиком, миксовщиком, отбельщиком… И чуть не попал в списки «летунов»…

— Обошлось?

— Спас начальник отдела кадров. Умный мужик. Психолог! Владимир Семенович Шах. Он сам насмотрелся в жизни всякого и умеет разбираться в людях. Мальчишкой пережил в Ленинграде блокаду. Потом был эвакуирован в Котлас. Чистил на станции тротуары, кочегарил на паровозе, был помощником машиниста и машинистом. Однажды на медкомиссии у него обнаружили дальтонизм и сняли с паровоза. Мужик не пал духом: пошел весовщиком, поступил в железнодорожный техникум, стал начальником станции, чуть погодя— начальником грузовой службы. Его заметили. Вызвали в горком, предложили работать инструктором промышленно-транспортного отдела. Пошел. Проработал шесть лет. Затем его направили на укрепление железнодорожного цеха нашего комбината. У нас свои подъездные пути, сложное хозяйство с таким грузооборотом, что не всякая солидная станция может потягаться. Кабачок там был основательный. Владимир Семенович быстро навел порядок. И вот уже лет двенадцать — в кадрах. Представляете, сколько надо знать, чтобы комплектовать кадрами производство, где более двухсот рабочих профессий. Здесь надо кумекать, да еще как. Мне рассказывали, что в первые годы Владимир Семенович днем сидел в кабинете, а по ночам пропадал в цехах, присматривался к технологии и постигал основы ведущих специальностей… Между прочим, у нас текучесть кадров самая низкая в отрасли: семь с половиной процентов. Когда перед поступлением в университет я пришел к Шаху и попросился на сульфатное производство, он мне говорит: «Слушай, тебя уже хотят зачислить в искатели легкой жизни. Ты ведь хороший рабочий, а все время бегаешь. У тебя что, шило?.. Объясни, пожалуйста. Может, я тебя пойму и огражу от ненужных разговоров…» Тут я ему все и выложил. Владимир Семенович понял и подписал заявление на перевод. И выдал хорошую характеристик)' для университета. Ведь вы знаете: на журналистику, да еще в МГУ, «подмоченные» биографии не проходят…