«20 ноября 1934 г.

Многоуважаемый Николай Васильевич!

Давно уже получил Ваше письмо и книги. За все очень благодарю. Ваши 2 книги «Наше время» все время в разборе, главным образом, читает молодежь: около евразийская и около младоросская. Ставлю эти два течения рядом, потому что есть еще течения, сидящие между двух стульев. Общего же у нас с младороссами разве лишь в истоках.

Вы спрашиваете о нашем отношении к газете «Евразии» и Кламарскому периоду? Конечно, мы считаем их (Сувчинских, Карсавиных и др.) органической частью Е[вр]А[зийства]. И нашими предтечами. И весьма близкими к нам в отношении приятия советской действительности. Вот как раз это-то и отделяет нас от Праги, хотя тут происходят еще и организованные дрязги. Пражане же основной пункт расхождения замазывают и базируются главным образом на втором.

На Пражское совещание, о котором говорилось еще весной, должен был поехать я, но в дальнейшем всякого рода обстоятельства помешали этому. Прекратилась регулярная переписка, обмениваемся лишь печатными изданиями. Не знаю даже, состоялось ли оно. На нашу просьбу прислать протоколы ответа не последовало. Получили ли их Вы?

Послал Вам наш пропагандистский журнальчик «По России – Евразия». Думаем в следующем номере «Евразийца» дать критику Вашей книги, Вашу полемику с Бухариным (выдержки из «Известий»), критику новой книги Вернадского «История Евразии». Вы ее, наверное, получили? Книга очень ценная и, как все, что пишет Вернадский, весьма объективная. Ужасна лишь обложка, прямо железнодорожный роман, не хватает еще отпечатка окровавленной руки.

Относительно Вашего желания поместить заметки и рецензии о Вашей книге в бельгийских журналах пока ничего не вышло. Жаль, что не переведена она на французский язык, при теперешнем интересе как к Советскому Союзу, так и к фашизму она могла бы найти читателей. Нет ли возможности это сделать? Тогда и рецензии легче устроить.

Большое спасибо за присылку книги и статей. Надеюсь, если в дальневосточной прессе еще что-либо появится, пришлете. Уладился ли инцидент в университете, или Ваш уход окончательный? Пишите. Вашим письмам мы все очень рады.

«30 ноября 1934 г.

Многоуважаемый и дорогой Николай Васильевич!

Стыдно перечислить те Ваши письма, на которые я, наконец, собрался ответить: от 23/6, 20/7, 31/7 и 7/10. Оправданий нет, объяснений мог бы представить кучу – да не в них дело. Просто остается принести свои искренние извинения и просить верить, что ни малейшей злонамеренности в моем молчании не было, а скорее техническая невозможность, да еще желание выждать исполнения очередного плана, чтобы поделиться результатами – и затем слабый пафос для извещения о неуспехе.

Разрешите просто перейти к ответам на поставленные Вами вопросы и откликами на затронутые Вами темы.

1. О младороссах. Произошел раскол, часть ушла к «имперцам» (филиал РОВСа), часть к нам. Полная диктатура Казембека, на последнем совещании младороссов заявившего: «Такова моя точка зрения; на суждения кандидатов, сотрудников и сочувствующих мне наплевать; тех из младороссов, кто со мной не согласен – вышибу». Сие – результат путешествий в Италию и Югославию. Организация окончательно становится лавкой граммофонов.

2. О проекте слияния журналов «Утверждений» и «Нового града». Переговоры все еще продолжаются, но постепенно увядают. Степун от контакта ежедневного с национал-социалистами впал в демократическую реакцию; у Бунакова тяжело болеет жена – да он к тому же с головой ушел в управление шоколадной фабрикой его родственников, Высоцких в Данциге – так что и в Париже-то бывает только проездом, на несколько часов; Федотов прикомандировался к нашему клубу и честно выполняет роль спеца, читая доклады на заданные нами темы; между прочим, на ту же роль охотно согласился и Алексеев, которому поручен семинар по марксизму и диамату[диалектическому материализму]. «Утверждения» № 4 будет уже целиком органом национал-большевиков (в их «н[ационал] – М[аксималистском]» варианте) и задуман «конструктивно» (о чем Вы можете судить по объявлению, помещенному в № 1 «Еженедельника п[ореволюционного] к[луба]»).

3. Вы пишете, что пора всем пореволюционным течениям снимать этикетку «непримиримости». На своем докладе при открытии клуба я и заявил, что наше отношение уже более не только не «революционное», но даже и не «оппозиционное» (ибо обе эти позиции по существу «негативны») – а «преобразовательное»; чтобы уточнить: «доброжелательно-преобразовательное». Эти мои заявления не были помещены в отчете еженедельника по некоторым соображениям местного характера, как и смягчено заявление С. Н. Сирина о том, что в случае военного конфликта «мы с ВЛАСТЬЮ – против интервентов»; эта установка была им развита гораздо более подробно. Дело в том, что здесь смотрят сквозь пальцы на все то, что делается обладателями сов[етских] паспортов, – но чрезвычайно преследуется всякое выступление «нансенцев», которое хотя бы отдаленно могло бы быть наименовано «большевизанством». Слова распыляются в воздухе, напечатанное попадает в цензуру МВД. Мы все это скажем и напечатаем черным по белому – но тогда, когда, как я Вам писал 1–7[1 июля. – А. К], внешние затруднения примут вполне конкретные очертания. Сейчас Вы сами считаете, что обстановка еще не «предвзрывная».

4. Клуб получил «В борьбе за Россию». Мне поручено сердечно Вас благодарить. Получено и «Наше Время» за присылку еще 2-х экз. которого были бы крайне признательны; об этой книге напишу ниже.

5. События в Харбинском университете здесь прошли совсем незамеченными. Алексееву переданы присланные Вами материалы только на днях – раньше-то он был вне Парижа, то просто как-то не удавалось. Он просит передать Вам привет и сказать, что скоро напишет. То, что Вы пишете о роли Рериха, меня не удивляет – это шарлатан, и шарлатан вредный. Я видел его, когда он был проездом в Париже. Наши взаимоотношения сводятся исключительно к ЛИЧНО-хорошим отношениям с секретарем его парижского отдела, Г. Г. Шклявером, который, сочувствуя ДО ИЗВЕСТНОЙ СТЕПЕНИ ПОРЕВОЛЮЦИОННЫМ УСТАНОВКАМ, представляет Клубу почти даром прекрасное помещение. Статью Рериха мы поместили в № 3 «Утверждений» лишь потому, что она была совершенно предварительно обеззаражена – и, кроме того, оплачено место, ею занятое.