Возникает вопрос: предвидели ли реформаторы результаты своей политики? Ответ весьма неоднозначен. Несомненно, реформаторами двигало прежде всего желание изменить систему, и они были готовы идти на полумеры, очень хорошо понимая, что полумеры обязательно потребуют следующих шагов. В то же время они, наверное, не полностью осознавали возможные негативные последствия, в противном случае они не могли бы так убедительно пропагандировать свою политику. Конечно, реально проводимая политика сильно отличалась от заявленной политики, но ведь реформаторы всегда могут сказать, что их рекомендации просто не были выполнены. Однако их всех засосало в процесс, представляли ли они правительство или оппозицию, и им стало казаться, что у каждой проблемы есть решение, даже если это решение порождает новую проблему. Другими словами, они стали участниками процесса и в качестве таковых преданными сторонниками дела реформирования. Даже если у них были какие-то сомнения, они не могли заявить о них во всеуслышание; им оставалось только молчать [18] . Таким образом, споры вокруг реформы стали определяться молчаливым убеждением в том, что реформа даст результаты, если процесс будет непрерывным. хотя с высоты сегодняшнею дня совершенно очевидно, что это убеждение ошибочно.

Необходимо осознавать, что реформа означает распад косной, закрытой, неизменной системы и чем дальше развивается реформа, тем более очевиден ее распад. И только если вдруг в процессе реформы где-то происходит разрыв, процесс может повернуть вспять, и тогда возможно появление новой системы. Я попытаюсь показать далее, что момент разрыва должен быть привнесен извне, с Запада, потому что местных сил недостаточно, чтобы породить новую систему. За процессом дезинтеграции должен следовать процесс интеграции в западное общество, а этот процесс невозможно осуществить без помощи с Запада. В случае ее отсутствия процесс дезинтеграции будет продолжаться и мировая закрытая коммунистическая система распадется на ее составляющие части, но не сможет приобрести и сохранить ни институты, ни даже способ мышления открытого общества.

Сейчас я только хочу сделать первый шаг в моей аргументации: я хочу показать, что реформа – и экономическая, и политическая – связана с разрушением системы по рефлексивной модели: разрушение делает необходимой реформу, а реформа ускоряет разрушение. Это очевидно, если мы посмотрим на реформу с точки зрения системы: ослабление центра представляет собой смертельную угрозу. Но это далеко не всеми осознается и признается. Собственно, практически так вопрос и не ставился. Возможно, единственными людьми, кто полностью осознает, к чему может привести реформа, являются консерваторы, которые противятся любым реформам, в любом варианте, – но их борьба заранее обречена на поражение. Реформаторы видят эти опасности гораздо менее отчетливо. Это и неудивительно. До последнего времени было бы вредно или даже просто опасно для реформы говорить об этом. Идентификация реформы с распадом означала бы обречение реформы на провал. И даже сегодня это может дать теоретическое оружие консерваторам в Советском Союзе, не говоря уже о Китае. Но мы уже слишком далеко зашли, чтобы об этом думать. Именно потому, что реформа завязана с распадом, процесс нельзя повернуть вспять. Могут быть репрессии, как на площади Тяньаньмэнь в Китае, но вернуться к тому, что было, уже нельзя. Монополия догмы разрушена, и нет смысла притворяться, что это не так.

На личном опыте я убедился, насколько трудно приспосабливать то, что говоришь, к меняющейся ситуации. Когда я основал свой венгерский фонд в 1984 году, считалось, что название «Фонд открытого общества» звучит излишне вызывающе, однако примерно во второй половине 1988 года это название воспринималось бы уже совершенно нормально. Когда я учредил «Фонд создания открытого общества и реформы в Китае» в 1986 году, я изо всех сил старался показать связь между моей теорией рефлексивности и марксистской диалектикой – сегодня же это абсолютно никого не волнует. В Советском Союзе я мог представляться горячим сторонником нового мышления Горбачева, что было истинной правдой, но я не мог тогда высказывать многое из того, о чем я сейчас пишу в этой книге – даже сейчас есть определенный риск стать персоной нон-грата после ее публикации. В разных странах события развивались с разной скоростью, и я понимал, что лучше мне держать при себе свои мнения и впечатления наблюдателя со стороны, чтобы фонды могли работать. Нет еще года, как я начал кое-что высказывать; и только после событий в Восточной Европе моя забота о судьбе фондов отошла на второй план. Теперь мне важнее высказывать свою точку зрения и пытаться влиять на политику Запада. Вот почему я и написал так быстро, по горячим следам, эту книгу.

Когда реформаторы радикализируются, они должны пересмотреть и изменить свое отношение к центру власти. Когда они были только реформаторами, любой шаг, который вел к ослаблению центра и делегировал власть, был, наверное, шагом в правильном направлении. Но радикальная трансформация требует нормальной, работающей исполнительной власти. Недостаточно уничтожить старый центр власти закрытого общества – необходимо учредить новую власть, достаточно сильную, чтобы построить открытое общество. Это главная трудность в деле преобразования системы в коммунистических странах, и эта сложность еще не разрешена. Каким образом можно одновременно один центр власти разрушить, а другой построить? И как людям сразу переключиться с подрывной на созидательную деятельность или – что еще более сложно – делать параллельно и то, и другое?

И вот мы подошли к одному из интереснейших вопросов нашего исследования: каково место Горбачева во всем этом раскладе? Не может быть сомнений, что он сыграл определяющую роль в возникновении настоящей ситуации. Без него события в Восточной Европе не развернулись бы так стремительно. Он намеренно начал демонтаж некоторых сторон советской системы. Имел ли он в виду уничтожение всей системы? Если да, то почему? И чем он хотел заменить ее? Хотел ли он изменить лишь некоторые части системы? Если да, то какие именно и почему? Отдавал ли он себе отчет в том, что делает? До какой степени результаты соответствуют его ожиданиям? Нам нужно как-то ответить на эти вопросы, чтобы понять, что же произошло в Советском Союзе и чего можно ожидать в будущем.

Возможно, мы никогда не узнаем истины. Историки смогут восстановить многие факты, но ведь факты можно по-разному интерпретировать. Участники событий совершают какие-то действия, не вполне понимая, что происходит. Их взгляды одновременно непоследовательны и противоречивы в любой данный момент времени, а также подвержены изменениям с течением времени. В случае с Горбачевым ситуация осложняется тем фактом, что он не свободен открыто сказать, что он действительно думает. Его риторика заметно меняется с течением времени. Значит ли это, что он по-другому стал думать, или это означает только, что изменились условия, которые заставляли его говорить именно так? Например, совсем недавно он заявил, что являйся убежденным коммунистом. Это заявление – факт. Что оно означает? Можно только гадать. Наши догадки и предположения можно затем сопоставить с другими известными фактами или теми фактами, которые будут установлены. Подобную интерпретацию я и хочу предложить вашему вниманию.

Точно так же, как человек создал бога по своему образу и подобию, я проделаю то же самое с Горбачевым. Я думаю, что мировоззрение Горбачева не очень отличается от моего. В частности, Горбачев считает деление общества на открытое и закрытое коренным вопросом, и, по его мнению, переделка Советского Союза в открытое общество – первоочередная задача. Это главный пункт, в котором мы с ним сходимся. Наш подход ко многим другим вопросам может различаться. Например, ему не хватает специальных экономических знаний. Кроме того, он русский и пропитан российской культурой – и советской, и дореволюционной. Он, вероятно, действительно искренне верит в коммунизм как идеал социальной справедливости и не видит этого «проклятья рокового», его врожденного порока. Мы различаемся по всем этим пунктам. Но мне, однако, кажется, что он обладает по крайней мере инстинктивным пониманием рефлексивности и как исторической теории, в противном случае он не мог бы так смело действовать. Он также являет собой наглядный пример участника событий, который не до конца понимает то, что происходит. В противном случае он бы, возможно, и не заварил всей этой каши. В частности он, по-видимому, не осознавал, что один лишь демонтаж сталинской системы может оказаться недостаточным, чтобы создать свободное общество. Им руководило желание устранить оковы, сдерживающие развитие, он не смог предвидеть всех проблем, которые сразу же возникнут. Это не удивительно. Кто бы мог предположить, что он так далеко продвинется по пути уничтожения старого режима!