Другая основная характеристика догмы – это ее косность. Традиционный тип мышления исключительно гибок. Так как традиция вневременна, любое изменение сразу же принимается не только в настоящем, но и как нечто, что существовало с незапамятных времен. Совсем не так с догматическим типом. Его доктрины служат мерилом для оценки мыслей и действий. Поэтому они должны быть фиксированными и неизменными. Если наблюдается какое-либо отклонение от нормы, его надлежит тотчас исправлять. Сама догма должна оставаться неприкосновенной.

Так как наше знание неточно, мы можем констатировать, что новое может сталкиваться с общепризнанной доктриной или создавать внутренние противоречия непредсказуемыми путями. Любая перемена представляет потенциальную угрозу. Чтобы свести к минимуму опасность, догматический тип мышления стремится препятствовать образованию новых путей и в мышлении, и в деятельности. Он осуществляет это не только путем вычеркивания изменения из своего взгляда на мир, но также путем активного подавления неподконтрольных мыслей и поступков. Как далеко он продвинется в этом направлении, зависит от того, насколько ему угрожают.

В отличие от традиционного типа мышления догматический тип неразрывно связан с определенной формой принуждения. Принуждение необходимо для того, чтобы обеспечить господство догмы над существующими и потенциальными альтернативами. Каждая доктрина склонна поднимать вопросы, которые не разрешаются простым размышлением; в отсутствие власти, которая устанавливала бы доктрину и защищала ее неприкосновенность, единство догматического взгляда непременно должно разбиваться на противоречащие друг другу интерпретации. Самый эффективный способ решить эту проблему – это уполномочить власть на земле интерпретировать волю сверхъестественной силы, от которой проистекает истинность доктрин. С течением времени интерпретации могут меняться, развиваться, приспосабливаясь, и, при условии наличия способной власти, господствующие доктрины могут идти почти в ногу с изменениями, происходящими в действительности. Но ни одно нововведение, кроме тех, которые санкционированы властью. не принимается. Однако власть должна быть достаточно сильной, чтобы искоренять противоречащие точки зрения.

Могут быть обстоятельства, в которых властям и не придется особенно прибегать к силе. Пока господствующая догма выполняет свою роль по производству универсальных объяснений, люди скорее всего будут принимать ее, не задаваясь вопросами. В конце концов догма занимает монопольное положение: наряду с различными взглядами по различным вопросам существует только один взгляд на действительность в целом. Людей воспитывают под его эгидой, обучают мыслить в его категориях – для них более естественно принимать его, чем подвергать сомнению.

Однако, когда внутренние противоречия развиваются во все более ирреальные дебаты или когда происходят события, которые не укладываются в установившиеся объяснения, люди могут начинать подвергать основы сомнению. Когда это случается, догматический тип мышления можно сохранить только силой. Использование силы непременно должно оказать глубочайшее влияние на эволюцию идей. Мышление уже больше не развивается по своей собственной логике, но сложнейшим образом переплетается с политикой. Определенные мысли ассоциируются с определенными интересами, и победа той или иной интерпретации больше зависит от относительной политической силы ее защитников, чем от значимости доказательств, выстроенных для ее поддержки. Человеческий разум становится ареной борьбы политических сил, и, наоборот, доктрины превращаются в оружие в руках борющихся группировок.

Господство доктрины, таким образом, можно продлить средствами, которые почти никак не связаны с истинностью доказательств. Чем большее насилие применяется для поддержания догмы, тем менее вероятно, что она может удовлетворить потребностям человеческого разума. Когда, наконец, гегемония догмы разрушена, у людей, как правило, возникает ощущение, что они освободились от ужасного гнета. Открываются новые широкие перспективы, и обилие возможностей порождает надежду, энтузиазм и мощный взрыв интеллектуальной активности.

Очевидно, что догматическому типу мышления не удается воссоздать ни одной черты, которая делала традиционный тип таким привлекательным. Догматический тип получается слишком усложненным, косным и подавляющим. Да, действительно, он устраняет неопределенность, которой страдает критический тип, но только ценой создания условий, которые человеческому разуму должны показаться непереносимыми, если он знает о существовании альтернатив. Так же как доктрина, основанная на сверхъестественном авторитете, может показаться способом избавления от недостатков критического типа, критический тип может показаться спасением тем, кто страдает от гнета догмы.

Органическое общество стороннему наблюдателю может понравиться некоторыми своими чертами: определенное общественное единство, безусловная идентификация каждого члена с коллективом. Члены органического общества вряд ли считают это преимуществом, хоть они и не знают никаких других отношений; только те, кто осознает конфликт между личностью и социальным целым в своем собственном обществе, может рассматривать органическое общество как желанную цель. Другими словами, преимущества органического общества оцениваются более всего тогда, когда условия, необходимые для его существования, больше не существуют.