Шрифт:
— А это значит только то, что в них нет ничего стоящего, — вполголоса заметил Карл. — Какие-нибудь пасторальные бредни в духе фёлькише, народного стиля. Что, Людвиг (Бреннер мог себе позволить называть по имени Людвига фон Альвенслебена, бригаденфюрера СС, начальника СД генерального округа Таврия) уже и здесь нашёл… — кивнул он через плечо на картину, — …клеммы психофизической энергии земного поля?
На полотне работы Лагорио, точно так же, как и за восточными окнами кабинета, багровели утёсы Медведь-горы, разве что масляные краски чуть потемнели с начала века. Или лак потемнел.
— Не удивлюсь, — пожав узкими плечами, отозвался Толлер и добавил довольно неожиданно для своего далеко не сентиментального склада: — В этой горе и впрямь есть что-то мистическое, я бы сказал сказочное, особенно ночью, при свете костра…
Бреннер недоуменно поднял голову от бумаг.
— О чём это вы, Стефан? Когда это вы умудрились здесь жарить сосиски на горе? Да ещё ночью…
— В детстве, господин гауптштурмфюрер, — бледное лицо Толлера чуть разрумянилось ностальгической улыбкой. — В детстве. И не баварские сосиски, а советскую колбасу «Die Liebhaberische — Любительскую». Хоть я и до сих пор не понимаю, за что её можно было бы полюбить… — И, упреждая ещё большее недоумение своего шефа, Стефан поспешил пояснить: — Видите ли, в 26-м году, во время Веймарской республики, я был пионером. «Спартаковцем — смелым бойцом»… — иронически дёрнул он уголком рта. — И по приглашению советских пионеров попал в первую интернациональную смену детского лагеря «Артек», когда тут жили ещё в палатках и еду готовили на кострах…
— Надо же… — хмыкнул Бреннер, цепляя за хрящеватые раковины ушей дужки очков. — И что ж вы, христопродавец, присягнули тут на верность камраду Сталину?
— Вполне возможно… — немного подумав, согласился адъютант. — Но вряд ли сообразил, когда это случилось. Море, знаете ли, арбузы и виноград, любовные записки в дупле почтового дуба и фройлян Муся из старшего отряда…
— Ваш пионерский партайгеноссе?
— Скорее фюрер… — педантически уточнил Толлер и без запинки выговорил непростое русское слово: — Пионервожатая.
— Бог вам судья, — хмыкнул гауптштурмфюрер. — Раз уж мы вспомнили этого Иванова… — он взглянул на адъютанта поверх круглой оправки очков. — Будьте любезны, Стефан, принесите мне его личное дело и положите на стол, на самом видном месте, чтобы с порога кабинета оно ему глаза мозолило…
На недоумённо-вопросительный взгляд адъютанта он пояснил с лукавой гримасой:
— Пусть помнит, сукин сын, с чьих рук ест… А то вся эта их бредовая сверхсекретность «наследия предков» весьма способствует развитию мании величия.
— Всегда восхищался утончённостью ваших методов, — со сдержанным подобострастием произнес Толлер.
Так что Бреннер до конца и не понял, не было ли в этом подобострастии изрядной доли язвительности.
— Сию минуту! — Стефан направился к дверям и уже взялся за медный завиток ручки, как…
Двери с треском распахнулись навстречу и его чудом не сшиб с ног взъерошенный связист, СС-штурман из шифровального отдела — мосластый остзеец с белой копёнкой непослушных волос.
— Герр гауптштурмфюрер! — завопил он с порога, не удосужившись даже поддержать Толлера, шарахнувшегося от него в массивную стойку-вешалку, и загрохотал сапогами по паркету прямо к столу Бреннера. — Агент «Еретик» вышел на связь! — связист, едва не поскользнувшись на жирной паркетной мастике, опасно затормозил у стола. — Это срочно! И… и совершенно секретно!.. — он перевёл дух, чуть было не вскочив на ореховую столешницу. — Надо срочно всех оповестить!
— Вот как? — иронически взглянул на него снизу-вверх Бреннер поверх очков. — Однако странные у вас представления о секретности, унтер-офицер…
— Идиот! — брезгливо пробормотал Стефан, придержав рогатую вешалку; затем одёрнул полы кителя и вышел.
Не более чем минутой позже из кабинета выскочили Бреннер, даже без кителя, и шифровальщик…
Глава 7. Картина маслом. Л. Ф. Лагорио и Я. И. Войткевич
Май 1943 г. Гелек-Су.
Интерьер
— А я вот очень интересуюсь, товарищи… — задумчиво пробормотал Войткевич, обойдя кругом монументальный стол красного дерева на львиных лапах. — А что это за шухер здесь был?
— Переполох? — негромко переспросил Новик и даже раздумал опускать вскинутый наизготовку шмайсер.
Время, проведённое вместе с Яковом Осиповичем на партизанской базе, хоть и не сблизило их особенно, но приучило Новика с доверием относиться к интуиции и наблюдательности коллеги-разведчика. И, несмотря на то, что по-прежнему смотрели друг на друга чекист и морпех довольно косо (хотя чего здесь было больше — неприязни или профессиональной ревности?), тем не менее звали они друг друга теперь почти по-приятельски: «товарищ лейтенант, — сам ты лейтенант», что было большим шагом к сближению по сравнению с «Яковом Осиповичем» и «раз так — Александром Васильевичем».
— С чего ты взял, товарищ лейтенант… — оглянулся Саша вокруг ещё раз, окончательно выйдя из тёмного провала среди шоколадно-ореховых панелей в готической резьбе, — что тут что-то случилось?
В низком, в половину человеческого роста, провале за его спиной виднелся сводчатый кирпичный потолок, подсвеченный копотным огнём факела. «Точь-в-точь, как в старой одесской канализации», — заметил Яков, когда они пробирались от домика садовника сюда, в кабинет Бреннера.
— А вот обрати внимание, товарищ старшой лейтенант… — Войткевич по-хозяйски расположился на стуле, оббитом кожей, и кивнул на столешницу перед собой. — Видишь какие-нибудь признаки рассеянного склероза хозяина или блошиной спешки?