Шрифт:
— Что-то я вас не припомню…
Русский партизан вдруг бурно закашлялся, напустил слюны в бороду и попытался вытереть её о плечо, ворчливо чертыхаясь… Надо думать, что чертыхаясь. Один из эсэсовцев, проявив странное милосердие, брезгливо вытер раскрасневшуюся бородатую рожу её же кепи, утеплённым ватином. Второй же тем временем воспроизвёл то, что ему ругательски проворчал сквозь кашель Войткевич:
— Простите герр штурмбанфюрер, мы торопимся, мы ищем гауптштурмфюрера Бреннера.
Гейгер обернулся в зеркальную перспективу анфилады, в направлении, откуда появились эти двое незнакомых эсэсовца с пленным… Собственно, со стороны апартаментов Бреннера они и шли…
— Карла? — Гейгер вернул взгляд обратно. — А разве?… Да вот же он!
Карл-Йозеф Бреннер, действительно, объявился за спинами конвоиров в конце коридора. Громыхнули разбросанные врозь створки дверей, и коридор наполнился гулким бесцеремонным топотом грязных сапог по тисовому паркету, хлопаньем прикладов маузеров по голенищам…
— Карл! — радушно, словно для объятий, распахнул руки Гейгер. — А ваши молодчики уже поймали одного партизана. Кстати, где поймали? — осёкся он на полуслове, перестав выглядывать, за плечо Кольки Царя в форме СС-штурмана. — Надо же туда…
Русский партизан только на секунду извернулся назад, чтобы глянуть, кому там так радостно вопит Гейгер, и в следующую же секунду рванул вбок, к окну. И рывок этот, видимо, был энтузиазма немалого. Оба эсэсмана, не столько влекущие бородача под локти, сколько влекомые его бычьи упорством, едва запнувшись, оказались на низком подоконнике.
— Feuer! — ошеломлённо прошептал Гейгер, отчего-то припомнив давнюю срочную службу в артиллерии. — Огонь!..
На счастье беглеца, наружная, витражная рама по-соборному высокого стрельчатого окна была распахнута. Ему не пришлось вышибать головой свинцовую решётку замысловатого узора. Мусульманский орнамент только сыграл мозаикой разноцветных лучей, когда утеплённое кепи партизана так хрястнуло в тонкое перекрестье внутренней рамы, что Гейгер болезненно поморщился: «Mein Gott!..»
Впрочем, к чести штурмбанфюрера, он же первым и опомнился и стал выдирать винтовку из рук караульного. Но тот ещё не опомнился вовсе и маузер так и не отдал. Бреннер же наблюдал всю эту сцену с такой сосредоточенной миной, что можно было подумать — пытался припомнить на «расовой» комиссии девичью фамилию своей бабушки…
Прыжок в экстерьер
Стёкла фонтаном брызнули со второго этажа.
Это был первый достаточно воинственный звук, чтобы сработать, как спусковой крючок напряжения. Напряжения, натянувшего и нервы, и жилы людей заунывным воем сирены. Не хватало только оправданного приложения этой энергии, накопленной до нетерпеливого озноба, до мурашек под кожей. И теперь этот деревянный хруст, стеклянный звон… Безошибочный звук хаоса, который не мог быть ничем иным, как прелюдией к драке.
Его расслышал даже комендантский курьер Альфред, несмотря на треск и куриное квохтанье мотоцикла, трясущегося под ним в бензиновой лихорадке. Он невольно выпустил рукоять акселератора на руле и обернулся…
Подошвы сапог с самодельными косыми набойками для горного лазания и аккуратно заштопанная задница цвета хаки — последнее, что увидел Альфред в своей жизни.
— А вот и конь любовника под балконом… — проворчал Войткевич, кряхтя и потирая зад аккуратно заштопанных Асей галифе.
Stahlpferd — стальной конь «BMW R-31» — словно заржал в предчувствии лихой кавалерийской атаки. Это злосчастный Альфред, косо заваливаясь с сиденья в порожнюю коляску, потянул рукоять акселератора.
— Тпру! — ухватил никелированную рогатину руля Войткевич. — Далеко собрался? — спросил он скорее «стального коня», чем его седока.
Альфред, со сломанной шеей, изумлённо таращился в безответное небо. Никак не ожидал отличник гитлерюгенда такого вот ангела смерти — расово неполноценную русскую задницу, да ещё штопаную. Ни чёрта эпически-вагнеровского «Der Hintere!», как говорил преподобный Фелиас, накрыв муху пивным бокалом…
А собирался Альфред вниз, в комендатуру посёлка, чтобы вызвать подкрепление. Телефонная связь пропала ровно в 18.00. Внезапно и наглухо. Но после того как стало известно о возможной диверсии русских, это уже никого не удивило.
Хотя удивило бы, если б в 17.55 кто-нибудь поинтересовался, а куда, собственно, направляется на ночь глядя старый татарин с садовыми ножницами под мышкой, подслеповато всматриваясь в карманные часы на ладони.
Интерьер с татарином
— Почему он нам раньше не сказал?! — с нетерпеливой прытью пересчитывая половицы садового домика, спросил комендант переводчика, одолженного Бреннером. — Warum?! — выкрикнул он в сморщенное личико Зелимхана, безмятежное и отрешённое. Точно у святого Антония в момент искушения. «Тьфу!» — сплюнул штурмбанфюрер.
— Так ведь никто и не спрашивали, господин офицер… — ещё больше сморщилось личико татарина простодушным до слёз удивлением.
— Э-э!.. — взревел комендант, отпихнув переводчика. — Donnerwetter! Веди, старая сволочь! Сейчас же веди к подземному ходу, где он там начинается и куда!